В реальности дисциплина в походе, в котором участвовали в равной мере военные и гражданские, а иноземцы превосходили числом македонян, покоилась на вере в единственного человека — царя. «Царь Македонии, — говорит Клитарх, источник Квинта Курция (VI, 8, 25), — не имел никакой власти, пока не подтвердил свою значимость в глазах народа». Но кто подтверждал эту значимость, как не само войско, люди с оружием в руках? Несомненно, у воинственных народов личные качества правителя — пылкость, сноровка, щедрость, красота и даже любезность в обращении — принимались в расчет наряду с его военными успехами, удачливостью и богатством. В Македонии существовал обычай, nomos, восходивший к весьма отдаленным временам монархии и представлявший ее результатом волеизъявления свободных людей. Царь македонян, таков был его официальный титул, — это избранный человек, любимец «македонского народа». Он назначался или, вернее, провозглашался выкриками с мест на собрании, неизменно остававшемся хранилищем его суверенитета. В принципе это был военный вождь, аналог вождя дорийских народов, особенно спартанцев времен архаики, нечто среднее между конституционным монархом и монархом по божественному праву.
Навязанный выбор
Так что не следует говорить ни о выборах, ни о механическом наследовании. Царь, отобранный из среды наиболее способных (или наиболее ловких) князей рода Аргеадов, набирает войско и руководит им. Кроме того, необходимо, чтобы это самое войско в начале каждой военной кампании согласилось на его предводительство. Но в таком способе выбора всегда присутствовали свои едва уловимые тонкости, иррациональные элементы, даже мошенничество, поскольку совершенно очевидно, что цари различных македонских племен, вожди кланов, амбициозные царицы, такие как Олимпиада, пятая супруга Филиппа, также участвовали в раскладе и не упускали случая поинтриговать, прежде чем подвести воинов к выбору. Со времен Архелая I в конце V века до нашей эры устный договор, закреплявший соответствующие права военного вождя и его людей, основывался скорее не на временном союзе царя и народа, а на более или менее молчаливом соглашении глав знатных родов, то есть земельной аристократии. Она должна убедить воинов, суверену же остается сохранить свое место с помощью побед, подарков, а при случае, и жестокости. Так что же, vox populi, vox Dei? Согласно условности, обнаруживаемой нами в других монархиях европейского мира, как у скифов, так и у германцев с кельтами, возгласы одобрения, настороженное молчание или шиканье толпы вдруг принимались за этот самый божественный глас, мистическое решение богов. Царю достаточно было взойти на камень, пьедестал или ступени трона — и он становился священной, неприкосновенной особой, главой божественного культа, верховным судьей. Простая формальность: «избранника» ни в малой мере не следует принимать ни за избранника богов, ни за избранника воинского собрания (к тому же его состав неизвестен); фактически это ставленник аристократии скотоводов и крупных землевладельцев. Нет здесь ничего общего и с принципом жеребьевки, выражающим волю богов в демократических городах классической Греции. Филипп II Македонский, основатель военного государства, хорошо знал, как говорил Вольтер, что боги — на стороне больших батальонов.
Также и отношения войска с его юным царем были подвержены постоянным переменам. Вначале преимущественно национальная монархия, впоследствии она постепенно все больше переходила в личную форму. Такая эволюция не нравилась большинству македонян, особенно старикам, заботившимся о своих привилегиях и прерогативах и защищавшим обычное право, nomos, но подчас от нее не были в восторге и молодые старшины воинов и пажи, жаждавшие командовать, а не падать перед царем ниц. Для греческих солдат, то есть чужеземцев по отношению к Македонии, составлявших часть войска, воевавших частью по принуждению, частью же за плату, «царь македонян» мог присваивать себе в Азии и Африке любые титулы, удовлетворявшие его тщеславие: Сын бога, Великий дом (фараон, per-ao), Царь царей, Космократор (правитель Вселенной), Непобедимый бог. Это их не касалось. Они не принимали участия в его назначении. Они принадлежали к другим политическим устройствам, по большей части монархическим. Будучи индивидуалистами, отправляясь в поход, они вполне допускали, что царь, человек выдающийся, обладает достоинством, харизмой, перед которой склоняются остальные смертные, но все это при условии, что он будет соблюдать договор и не потребует от наемников действий, превышающих их возможности. И, наконец, союзники-варвары: фракийцы, ликийцы, сиро-финикийцы, африканцы, персы, чувства которых нам неизвестны, были набраны, чтобы служить, возможно, и в качестве заложников, а не для того, чтобы вершить политику. Что хорошего могли они ждать от царя, чужого и чуждого им, разве что он признает их равными македонянам? Но сделал ли он это хоть когда-то?
