Так, например, случилось с талмуд-торой в Симферополе, где николаевские солдаты предпочли скорее отделиться от местной еврейской общины и создать свое собственное учебное заведение, чем принести в жертву старинные традиции и обычаи. В городе уже существовала одна талмуд-тора для еврейских детей, когда в 1868 г. еврейские солдаты, бывшие участники обороны Севастополя, решили открыть еще одну талмуд-тору — специально для детей-сирот, чьи отцы погибли в Крымскую войну. Поскольку первая талмуд-тора, открытая с разрешения Николая Ивановича Пирогова (1810–1881), выдающегося реформатора и большого поклонника новых форм еврейского просвещения, была насквозь маскильской, солдаты отказались посылать туда своих детей. Они также отказались принять пожертвования от тех, кто хотел бы видеть новую школу более-менее «прогрессивным» заведением. Их попытки собрать деньги на новую школу и создать альтернативу уже существующей вызвали внутриобщинные конфликты и вражду. Знаменательно, что казенный раввин Тырмос, избранный директором новой талмуд-торы, поддержал солдат в их попытке обустроить учебное заведение, которое самим своим духом противоречило его, Тырмоса, маскильским взглядам и воспитанию. Вместо того чтобы собирать деньги в Симферополе, было решено отправить представителей по всей черте оседлости и опубликовать статьи в русско-еврейской прессе — чтобы привлечь внимание публики и потенциальных доноров. За шесть месяцев на нужды солдатской талмуд-торы было собрано 466 руб., из которых 167 прислали частные доноры, а 176 поступило из возврата налога на кошерное мясо (коробочный сбор).
Симферопольская солдатская талмуд-тора оказалась в числе немногих специальных школ для солдатских детей внутри черты оседлости. Тырмос печатал в «Рассвете» заметки о состоянии школы. В 1879 г., через десять лет после открытия, в школе, по его словам, было 80 учеников, а ежегодный бюджет составлял 2022 руб. Поскольку школой управлял казенный раввин, получивший, среди прочего, неплохое светское образование в одном из реформаторского толка раввинских училищ, он, видимо, полагал, что следует новым требованиям еврейского воспитания. В 1881 г. Бен-Ами, известный русско-еврейский писатель и журналист, дал совершенно иную оценку школе Тырмоса. Оказалось, что учебная программа в обычной талмуд-торе, насчитывающей 53 ученика, включала русский язык и письмо, арифметику и грамматику древнееврейского языка. Одним словом, требования талмуд-торы целиком соответствовали программе еврейского просвещения. Что касается солдатской талмуд-торы, где училось 70 мальчиков, общие предметы, по словам Бен-Ами, почти не преподавались, а в целом образование было поставлено «первобытным хедерным образом».
В столице солдаты-евреи относились к прогрессивным формам еврейского образования совсем иначе, однако в этом случае безразличие военного начальства вынудило их остаться при традиционных формах образования. Показателен в этом смысле опыт Санкт-Петербургского училища для солдатских детей, организаторы которого обратились в Военное министерство за материальной поддержкой. Училище для детей еврейских солдат, проходящих службу или постоянно живущих в Санкт-Петербурге, было основано в 1865 г. Моисеем Берманом. В нем насчитывалось 193 учащихся: 74 из солдатских и 119 из богатых купеческих семей, семей николаевских солдат, а также тех, кто имел особые льготы по образованию. Последние платили от 10 до 80 руб. в год, в то время как первые в большинстве своем не платили за обучение вовсе, а девять из них платили от 1 до 40 руб. ежегодно. Программа школы отражала основные направления маскильских еврейских школ Европы и соответствовала трем первым классам русских гимназий. Все предметы, в том числе и Библия, преподавались по-русски. Берман, директор училища, не скрывал своих ассимиляционистских симпатий. Он считал, что училище убедительно демонстрирует необходимость постепенного сближения между евреями и русскими ради «общей пользы». Такое сближение, по Берману, возможно было только на основе общего образования и использования русского языка.
Бермана охотно поддержал великий князь Николай Николаевич, командующий Петербургским военным округом, полагавший — возможно, не без подсказки самого Бермана, — что такое училище сможет стать эффективным оружием в борьбе с предрассудками и обскурантизмом традиционного еврейского общества. Обращаясь к военному министру, Николай Николаевич присоединился к борьбе реформаторов-маскилим против традиционных еврейских учителей (меламедов) и форм еврейского образования (хедеров и ешиботов). По его словам, училище представляло собой
…крайне желательное средство к уничтожению в еврейском населении невежественной замкнутости, внушаемой им фанатиками-учителями. Сверх того, означенное училище в районе вверенного мне округа — единственное заведение, поступая в которое солдатские дети еврейского закона, лишенные почти всяких средств, избегают вредного влияния упомянутых учителей и могут получить такое первоначальное воспитание, где с малолетства приучаются правильно смотреть на свои обязанности в отношении к Престолу и отечеству.
В 1867 г. Берман дважды обращался к военному министру Дмитрию Александровичу Милютину с просьбой выделить для поддержки училища ежегодную сумму в 4600 руб. Командующий округом решительно стал на сторону Бермана, о чем свидетельствуют его неоднократные ходатайства, посланные военному министру. Однако ни граф Ф.Л. Гейден 2-й, глава Главного штаба, ни Милютин не поддержали Николая Николаевича, и в конце концов Милютин отказал Берману в поддержке. По Милютину, в бюджете министерства не оказалось соответствующей статьи, на которую можно было бы списать подобные расходы. Реальной причиной отказа, разумеется, было общее пренебрежение военной бюрократии вопросами еврейской эмансипации. Милютин писал: «Едва ли полезно поощрять [обучение евреев] в отдельных еврейских училищах. Пусть идут в общие училища для русских и других народностей». Перефразируя Эли Ледерхендлера, Милютин требовал от русских евреев безоговорочной ассимиляции, не предоставляя им ни малейшего шанса на равноправие. Но его нельзя упрекнуть в непоследовательности: в отличие от министра народного просвещения он полагал, что образование евреев должно так же настойчиво проводить политику безоговорочной (быть может, и насильственной) ассимиляции евреев, как это делает армия. В любом случае его действия способствовали тому, что разрыв между традиционными ценностями военнослужащего из евреев и той средой, в которую он поневоле активно интегрировался, становился все более ощутим.
Выводы
Анонимный автор статьи в популярной газете Га-Мелиц, утверждавший, что в казарме еврей не может ни соблюдать субботу, ни достать кошерной еды, был одновременно прав и неправ. Еврейский солдат чаще всего не мог следовать ни жестким требованиям раввинистических авторитетов, ни даже тем минимальным требованиям, которые он предъявлял к самому себе. Он, бесспорно, был вынужден подчиняться армейскому расписанию и нарушать чуть ли не каждую букву еврейского закона. Но он остался при особом духе закона — традиционных символах, ощущении национально-этнической принадлежности, солдатских молельнях, добровольных обществах, приглашениях в общину на праздники. Переход в православие был открыт лишь для тех солдат, кто готов был отрезать пуповину, связующую его с еврейством, ради того, чтобы сделать карьеру в армии.
