Было любо-дорого смотреть, как уверенно показывал Ловатин на почтовых станциях подорожную с изображением царской короны, как быстро находил общий язык с возницами, как по договоренности со станционным смотрителем занимал лучшие места в съезжей избе и как свободно беседовал с «важными птицами».
Впрочем, останавливались в пути ненадолго, только чтобы перекусить. И Жак и Жюльен, хотя оба были готовы мириться с разными дорожными неудобствами, не могли все-таки привыкнуть к стоявшей в избах жаре. Тяжелый спертый воздух был особенно неприятен им потому, что к нему везде примешивался невыносимый, тошнотворный запах от кожаной амуниции. Одно дело – нежный аромат новенького кожаного блокнота и совсем другое – бившая в ноздри вонь измызганных сапожищ, старых, носимых годами тулупов и соседство с людьми, воспринимавшими как должное и толстый слой грязи, и разных насекомых.
Вся жизнь наших путников проходила в санях, в избах они просили лишь кипятку – заварить чай и умыться.
Двести километров – от Иркутска до Лены – прошли без приключений.
– Мы уже в русле реки, господа! – обратил купец внимание путешественников на высокий правый берег реки, покрытый снегом.
– Лена! – воскликнул взволнованно Жюльен. – Гигантский поток, соперничающий с другим великаном – Енисеем! По сравнению с ними обоими наши европейские реки – крохотные ручейки. Жаль, что сейчас зима. Если бы мы ехали летом, то увидели бы этот край во всем его величии.
Вся жизнь наших путников проходила в санях, в избах они просили лишь кипятку
– Нам говорили, – отозвался Жак, – что Лена, как и Ангара, берет начало в Байкале.
– Многие так думают, – ответил Федор. – В действительности же ее исток отделен от Байкала узкой горной грядой. Но паводок Лены всегда совпадает с подъемом воды в этом пресном озере, что и побуждает сибиряков утверждать, будто великая река течет из него.
– Поистине великая… – произнес Жак.
– Лена весьма извилиста на всем своем пути протяженностью в пять тысяч километров. При впадении в Северный Ледовитый океан она образует широченную дельту, непроходимую для плывущих с севера судов, – бойко отбарабанил Жюльен.
– Прошу извинить, месье, – живо возразил русский, – в этом году, в июле, когда растаяли льды, – обычно это бывает в конце июня, – пароход «Лена», управляемый норвежцем Йохансеном, прошел дельту и поднялся вверх по реке до Якутска.
– Фантастика! Это ведь первый случай за все двести пятьдесят лет, в течение которых Россия владеет данными землями, не так ли?
– Да, так. Храбрый моряк, осуществивший это плавание, может гордиться… А насчет лета вы правы: в июне, когда полностью стаивают снега, здесь открывается восхитительная панорама. Ширина Лены в этом месте, в каких-то ста пятидесяти километрах от истока, составляет ни много ни мало целых пятьсот метров, а глубина – двадцать два. Водный поток мчится по красному песчанику, подмывая скалистый берег высотой в сто метров. Хребет, который вы видите, изрезан зубцами, а склоны его поросли вечнозелеными соснами. За ним пролегает ущелье, названное «Щеки». Одна из обрамляющих его скал почитается бурятами как священная. Еще дальше в Лену впадает Витим, вдвое увеличивая объем ее вод. А там уже рукой подать до знаменитых колоннад, раскинувшихся на многие лье крепостных стен и башен, возведенных природой и видом своим напоминающих древние города в долине Рейна. Правобережье изрезано пещерами и оврагами, становящимися все шире от дождей, осыпей и схода снежных лавин. Деревья произрастают одиночными группами, отвоевывая себе место то на выступе, то в ложбине. Наконец, путнику предстоит встреча с могучей Олекмой, чьи воды на протяжении чуть ли не тридцати километров после впадения этой реки в Лену несутся в общем потоке как бы отдельной струей.
Федор Ловатин внезапно замолчал, словно смутившись от прилива красноречия, придавшего его глазам блеск и изменившего черты лица.
Жюльена и Жака удивил этот монолог. Каждый из них говорил себе: «Удивительная эрудиция для русского, особенно если помнить, что он всего лишь торговец мехами».
Жюльен, стараясь смягчить неловкость, возникшую, когда Федор замолчал, поспешил вступить в разговор, мобилизуя свои знания по географии – предмету его увлечений:
– Лена – река необычная хотя бы потому, что русло свое она проложила по вечной мерзлоте. Вместо того чтобы питать почву, воды ее как бы скользят по промерзшей земле, огороженной с двух сторон высокими берегами. Острова, лежащие в дельте этой реки, являют собой подлинные кладбища доисторических, давно уже вымерших животных. Кажется, именно эти земли, открытые в тысяча семисотом – тысяча семьсот семьдесят третьем годах, казак Ляхов[35] назвал «Островами скелетов» – такое великое множество костей и клыков встретил он здесь!
– А мамонты? – спросил заинтересованно Жак. – Они ведь тут были найдены?
– Да-да, конечно. Ты напомнил мне случай, о котором я с удовольствием расскажу. Если не ошибаюсь, в тысяча семьсот тридцать четвертом году некто Гмелин[36], проводивший по поручению русского правительства научные изыскания в данном районе, поведал об обнаруженных им бесчисленных окаменевших скелетах. С тысяча семьсот шестьдесят восьмого по тысяча семьсот семьдесят четвертый год натуралист Паллас[37] провел классификацию костей и заключил, что это остовы слонов, гиппопотамов и носорогов. Особое внимание в своем докладе он уделил удивительнейшей находке – туше носорога с сохранившимися кожей, мышечными тканями и сухожилиями… Жак, ты, наверное, помнишь историю с мамонтом, о которой говорил наш Кювье?[38]
– Не столь уж хорошо. И с благодарностью послушал бы ее. До чего ж увлекательно вести раскопки в местах, где так много останков!..
Кажется, именно эти земли назвали «Островами скелетов»
– Это случилось в тысяча семьсот девяносто девятом году. Один рыбак-тунгус заметил на берегу Ледовитого океана, среди льдов в устье Лены, бесформенную глыбу. Что это такое, он не понял. Через год причудливая громада отделилась от остальных, но по-прежнему было неизвестно, что внутри нее. А вот на третье лето показались бок и бивень чудовищного зверя. Однако полностью туша животного сбросила с себя ледяной панцирь только на пятый год. В марте тысяча восемьсот четвертого года рыбак отпилил бивни и продал их за пятьдесят рублей. Еще два года спустя в этих краях побывал член-корреспондент Петербургской Академии наук господин Адамс[39] и собственными глазами видел сильно обезображенные останки. Якуты, жившие поблизости, срезали мясо на корм собакам. Полакомились и дикие звери. Но скелет был почти нетронут, разве что недоставало передней ноги. Почти все кости соединялись сухожилиями и имели мышцы. Прекрасно сохранилось ухо с волосяным покровом. В глазу чернел зрачок. Мозг тоже уцелел, хотя и усох. На холке – пышная грива, на теле – черная щетина и более мягкая рыжеватая шерсть. А кожа оказалась такой тяжелой, что ее еле-еле унесли вдесятером. Как сообщает Адамс, из земли сумели извлечь больше тридцати фунтов шерсти и щетины, втоптанных в сырую почву белыми медведями, обгладывавшими кости. Это был самец. Его выгнутые бивни достигали трех метров в длину, а голова без бивней весила четыреста фунтов. Адамс очень бережно собрал все останки этого уникального доисторического животного, выкупил клыки и преподнес в дар российскому императору, повелевшему выставить сей ценнейший научный экспонат в Петербургской Академии. Тебе, Жак, приходилось есть птиц, убитых два месяца назад, и рыбу, выловленную тогда же. Но что бы сказал ты о роскошной трапезе, растянувшейся на годы, при том что пиршественному блюду – несколько тысячелетий?
