Джованни улыбнулся:
— Эти инициалы принадлежат мне и королеве Лючии… Бартоло Агости, Лючия Д’Оро. Когда я приехал в Америку, я не просто нажил состояние. Я не просто приумножил мое богатство, я заново сочинил свою легенду. Я родился на Исоло Д’Оро. Сын богатых родителей. Мы с братом часто играли в саду дворца с маленькой девочкой. На острове тогда было спокойно. Королевской семье ничего не угрожало, и они передвигались свободно, смешиваясь со своими подданными, играющими на солнце. Я был одним из таких детей, подданных принцессы, хоть у меня и имелся титул. Но я не был принцем, и мне никогда не суждено было править.
Моя дружба с Лючией становилась крепче. Мы росли, и наши чувства тоже менялись. Но, к сожалению, для Лючии и для меня, играть в саду мы могли свободно, но брак между нами был абсолютно невозможен. Я знал, что наши отношения должны закончиться. Я знал, что ее судьба предначертана, и она не могла связать жизнь с таким человеком, как я. Но прежде чем мы расстались, я нарисовал ее. Я хотел написать ее с моими подарками — в знак нашей любви. Я хотел показать ей, что не важно, что я сказал, не важно, как все закончилось, я хотел, чтобы она могла взглянуть на картину и вспомнить, как я ее любил.
Но в конце концов, когда я сказал ей, что мы не можем быть вместе, что она должна выйти замуж за человека, выбранного для нее ее родителями, она была в гневе. Она отдала обратно все подарки. Включая картину. Я хранил их в память о Лючии. Хранил, пока не вынужден был с ними расстаться. Меня ждала голодная смерть, пришлось отдать сокровища. И вот спустя столько лет я захотел, чтобы она снова взглянула на картину. Я хотел бы, чтобы помнила: я пронес любовь к ней через всю свою жизнь.
Он обратился к Габриэлле:
— Скажи мне, моя дорогая, бабушка хранила картину?
Выражение Габриэллы было таким мягким, участливым, ее темные глаза увлажнились.
— Да. Когда семья была изгнана с Исоло Д’Оро, ей пришлось оставить картину там. Но она ее спрятала и когда вновь увидела ее…
— Она уже видела ее?
— Да. Прежде чем приехать в Нью‑Йорк, мы вернулись на Асеену и показали бабушке картину. Это была ее единственная просьба. Ей было необходимо увидеть ее первой. Ей не все равно, Бартоло, — сказала Габриэлла, произнося настоящее имя деда Алекса, имя, которое он не слышал много лет. — Она заботилась о вас очень сильно.
— О, я так счастлив. Большего нельзя было и желать.
— Отлично, дед. Ты отправил нас путешествовать по всему миру в поисках твоих вещей, и все ради чего? Ради пары счастливых мгновений?
— Бог знает, тебе нужно было отвлечься, Дарио. Я также воссоединил тебя с матерью твоего ребенка и любовью всей твоей жизни, — фыркнул дед. — Мог бы и спасибо сказать.
— Мог бы.
Дарио шагнул назад, взял Анаис за руку и стал поглаживать ее пальцы. Для Дарио это был самый искренний жест, который он когда‑либо демонстрировал.
— Странно, — сказал Джованни, — но я думал, что буду чувствовать себя несколько иначе. Я думал, эти вещи, вновь собранные у меня, доставят неизъяснимую радость. Но теперь я вижу, что это просто… вещи.
— Возможно, тебе нужен человек, а не какие‑то предметы.
Все повернулись на тонкий старческий голос, донесшийся от дверей гостиной. Это была бабушка Габриэллы Лючия. Пожилая женщина слегка сутулилась, но все равно многое выдавало в ней королевскую стать. Она была одета в темно‑фиолетовый костюм, этот цвет прекрасно оттенял ее оливковую кожу и темные глаза. И хотя у нее были седые волосы и морщинистая кожа, несомненно, она была той самой женщиной, изображенной на картине. Глаза Джовании, в которых светились любовь и теплота, выдавали его.
Джованни стоял, он был слаб и с трудом мог передвигаться. И все же он уверенной походкой направился к женщине, которую любил всю жизнь.
— У меня такое чувство, что мы избавились бы от необходимости поисков картины, если бы первым делом привезли твою бабушку сюда, — сказал Дарио.
Джованни и Лючия несколько мгновений смотрели друг на друга с опаской, а затем Лючия протянула руку и дотронулась до пальцев Джованни, нежно их пожимая.
— Бартоло, — позвала она, и голос ее наполнился слезами.
— Как долго я ждал этого момента.
К всеобщему удивлению, Лючия рассмеялась:
— Я бы сказала, более пятидесяти лет.
— Я очень надеюсь, что в течение прошедших пятидесяти лет в твоей жизни все же была любовь, — сказал Джованни.
Лючия кивнула:
— Была. Как и у тебя. — Она посмотрела на всех внуков Джованни, находившихся в комнате. — И я вижу здесь много плодов твоей любви.
— Да. Но я никогда не забывал о тебе, ни на секунду.
— Я думаю, у нас есть что обсудить, Бартоло, — произнесла Лючия. — Не так ли?
— Да. Я думаю, что мы это сделаем.
Он нежно взял ее за руку, и они оба медленно вышли из комнаты. Братья и сестры посмотрели друг на друга, и на этот раз никто не нашелся что сказать. Они вдруг осознали, что все находятся в одной комнате. Включая Нейта. Их всех объединила воля деда.
Если бы Алекс был сентиментальным человеком, он бы сказал, что их всех свела любовь.
Габриэлла произнесла бы это. Скорее всего, наедине с ним.
Странно было сознавать, что он может предугадать ее слова. Раньше он не замечал за собой дара предвидения. Никогда не мог сказать, какие чувства испытывает человек рядом с ним. Кроме нее. Он мог угадать ее мысли, эмоции и мнение так же легко, как свои собственные.
— Алекс, — сказала Габриэлла, — мы можем поговорить?
Это не совсем то, чего он ожидал, но она хотела поговорить, потому что ей необходимо было обсудить отношения ее бабушки и его деда. Вот что он выяснил. По какой‑то причине он черпал утешение в своей способности распознавать и предвидеть настрой Габриэллы. Все это не будет иметь значения, когда она вернется на Асеену. Совсем. Хотя они будут поддерживать связь. Обмениваться нежными текстами со смайликами, как положено современным несчастным влюбленным.
— Конечно, — сказал Алекс, положив руку ей на спину и выводя из комнаты, игнорируя вопросительные взгляды своих родственников.
— В сад? — спросила она.
— Не в галерею?
— Я люблю сады. И галереи. И библиотеки. Я люблю много всего.
Он рассмеялся.
Она склонила голову улыбаясь. Выражение ее лица было ехидным, но что‑то серьезное скрывалось в ее темных глазах, он это предчувствовал.
— Сюда, — показал он, ведя ее вниз по длинному коридору, чтобы вывести ее через задние двери в сад.
Он открыл двери и встал перед ними как лакей, рукой указывая, что Габриэлла должна идти впереди него. Она так и сделала. И он получил удовольствие, наблюдая, как лучи солнца заставляют сиять ее блестящие волосы. Она была яркой, роскошной, красивой вещью, которой он не надеялся завладеть. Даже со всеми деньгами на его банковском счете. Даже со всей силой и влиянием, которыми он обладал. Потому что должно быть что‑то еще, что может удержать такую женщину, как Габриэлла. Что‑то, что он не мог даже определить.
