К вечеру следующего дня, когда я уже начал высматривать путь на север, пробегали мимо логова волчицы. Она злобно скалилась, прикрывая собой ползающих еще слепых щенят, а мои почти загнанные лучники не обращали на нее ни малейшего внимания. Я хмыкнул, успокоил мать и побежал дальше.
Подняв бегунов в сером рассвете, я вывел отряд на опушку. В двухстах саженях, колеями белела полоска Велиградского тракта. Следов прошедшего мимо большого каравана в пыли не было. Мы успели.
12
Главное в искусстве прятаться — это умение изобразить из себя нечто, на человеческое тело совсем не похожее. Сидеть в неудобной позе, поочередно напрягая затекающие конечности — это уже потом. И глазами крутить из стороны в сторону, стараться не разглядывать что-то одно подолгу — тоже важно. Иначе начинаешь задумываться о чем-то своем и перестаешь вообще что-либо вокруг видеть. Так и зверь, коли на скрадке, или ворог какой — в двух шагах пройдет, гремя доспехами, а ты весь в фантазиях…
Но самое из самых главных — притвориться пнем. Или кустом, стогом сена, кочкой, кучкой навоза. Немало повеселились, отроков моих окрест тракта торгового рассаживая. Десяток воинов уже трудно от опытного глаза спрятать. А тут сотню нужно было. Да еще разделили отряд надвое. Так что совсем измучились. Лесной-то охотник, и не заглядывая под каждую травинку, живых учуял бы. Но, на счастье, охоту затевали не на родичей моих.
Сам я — леса сын. Мне и притворяться не надо было. Встал спиной к сосне, замер и исчез. Но ради того, чтобы увидеть удивленное лицо Лонгнафа, стоило постараться! Потому, забрался на дерево, укрылся ветвями, да еще белок молоденьких приговорил сучком ниже возню затеять. Глаза так у людей устроены — или большое видят или малое. Но никогда и то, и то вместе. На суматоху беличью смотришь — меня не видишь.
А рыжехвостые и рады стараться. Такие салочки затеяли — глаза разбегались, за их кувырками смотреть. Да еще трещали так звонко, что на коне под сосной бы кто проехал — своих шагов бы не услышал.
По пустынной дороге проехала одинокая телега. Трое мужичков из деревеньки верстах в пяти впереди, яростно спорили. О чем — не расслышал, но руками махали, как собака хвостом. Никто из засадников и не пошевелился.
Пыль от крестьянской лошадки давно осела. Посольство задерживалось.
Я уже было начал задумываться, а не перенести ли атаку на раннее утро, как почувствовал приближение большого отряда. Больше сотни лошадей, и человеков еще больше. Сердце заколотилось.
Бросил шишкой в куст, в котором прятался Инчута, и отвернулся от дороги. Сто раз все обговорили. Кто, когда, что после кого. На пробу три раза хороводы крутили. Так что за сам караван я не беспокоился — высматривал Лонгнафа. Он единственный, из всего войска посольского, мог серьезно наши планы порушить. Потому на него отдельная, моя, охота была.
Дело осложнялось тем, что я не хотел его убивать. Замысел был, если удача с нами пребудет, в плен загадочного следопыта поймать. Да допросить хорошенько — кто такой, откуда и чей сын? А самое важное — откуда руны ведаешь и много ли таких ученых в эковертовом войске!?
Караван двигался уже хорошо знакомым мне строем. Девять повозок пылили по дороге и два конных отряда прикрывали обоз с обеих сторон. Мирослава или Сократора среди полутора сотен всадников я разглядеть не успел — Инчута скомандовал атаку.
Мы и не хотели дожидаться, когда посольство поравняется с засадой. Очень хорошо, конечно, было бы самим убить всех, но маловероятно. Все-таки воины в охране были не в пример опытнее моих парней. Остановить колонну, не дать им прорваться в Дубровицы до подхода Ратомира — вот что было важно!
Два десятка моих лучников спокойно выбрались из укрытий, встали в полный рост на опушке, подняли из травы приготовленные заранее стрелы и сделали первый залп. Тетивы не успели тренькнуть второй раз, как в промежутки между зачинщиками выступила следующая пара десятков. Потом третья. Смысл древнего лесного «хоровода» был в том, чтобы обстрел продолжался непрерывно. Пока первый залп враг принимал на щиты, в воздухе, визжа от жажды крови, пел уже следующий, и следующий, и следующий…
Как бы ни хотелось спрыгнуть с ветки и встать рядом с моими отроками, приходилось внимательно следить за лесом. То, что модулярский следопыт не показывался, заставляло меня волноваться, и я боялся ошибиться.
Между тем, воины правого, ближнего к опушке отряда охраны, попробовали контратаковать. Я не слышал отданного им приказа, но хорошо понимал его идею — втоптать наглых стрелков в землю! Не дать им безнаказанно, за пятьсот шагов, расстреливать караван. С такого расстояния имеющиеся у посольских воинов арбалеты были бесполезны. Впрочем, и этого мы ожидали. Лошадей было жаль, но до опушки враг не должен был дойти. Каковы наши шансы в рукопашном бою, мы себе отлично представляли.
Страшно кричали умирающие кони. Хрипели и, сбросив седоков, пытались уйти, уползти с этого ужасного места. Хрустели ломающиеся кости. Гремело железо. Расстроенными гуслями бренчали тетивы. Свистели стрелы. Орали командиры и матерились воины.
Пока правый отряд умирал, левый, спешившись, выстроился у телег. Сомкнули щиты, ощетинились мечами и, печатая шаг, двинулись к назойливо жалящим лучникам. Умело и очень опасно. Больше я не мог себе позволить отсиживаться на сосне. Пора было убивать.
Выскочив на опушку, пожалел, что взял мало стрел. Посольский строй, сверху казавшийся грозным, но не неуязвимым, с земли выглядел совсем иначе. Незащищенные щитами прорехи все-таки были, но совсем мало. И уж явно недостаточно, чтоб мои недоучки могли нанести им хоть сколько-нибудь серьезный урон.
Чиркнул кресалом, поджигая заранее приготовленную стрелу с обмотанным просмоленной паклей наконечником. Рукотворный метеор впился в голубое небо, и тотчас за спиной громыхающей железом вражеской «черепахи» из ямок, укрытых дерном и травой, встали еще четыре десятка отроков. И пусть они не были самыми лучшими стрельцами, да в неприкрытые спины с сотни шагов только слепой промахнется.
И «хоровод» уже был лишним на этом празднике смерти. Крепкие, обшитые кожей, оббитые стальной окантовкой, щиты посольской охраны и так были уже густо утыканы стрелами.
— Следуй за мной! — крикнул я и тут же выпустил жало в узенькую щель между четырьмя неплотно сдвинутыми щитами. Я не знаю, во что именно попал. Только защита на несколько секунд дрогнула, и в образовавшийся зазор обильным потоком хлынула смерть.
Модулярцы все чаще выпадали из строя. Но были все ближе. И вид этого ощетинившегося оружием щитового строя, продолжавшего неумолимо наступать, был столь ужасен, что мои ребятки дрогнули. Попятились, начав чаще промахиваться. Некоторые, побросав луки, зачем-то вытянули из-за поясов топоры. Можно подумать, они смогли бы противостоять опытным рубакам.
— Стоять! — заорал я, всего на миг отвлекаясь от гонки со смертью. Только на несколько секунд прекратив стрелять. — Стреляйте!
Когда еще недавно пугающий до дрожи в коленях монолит строя приблизился на дистанцию стрельбы из арбалетов, оставалось врагов не больше трех десятков. Но и легкий дождик кованых арбалетных болтов нанес чудовищный урон. Сразу с дюжину ростокских парней попадали на траву.
