Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
С другой стороны, следует упомянуть и о том, что Беренсон, когда поток шедевров итальянского Ренессанса начал иссякать, под влиянием Дювина стал испытывать приступы искусствоведческого оптимизма и нехотя признавать подлинность картин, которые, может быть, не всегда этого заслуживали. Как предположила Мерили Сикрест, неточность его экспертизы могла быть вызвана в том числе и тем, что начиная с 1920-х гг. он неизменно судил о картинах по фотографиям. Не исключено, что он делал это сознательно. «Учитывая мучающие его угрызения совести и те исключительно высокие требования, что он к себе предъявлял (черты, особенно заметные при чтении его поздних дневников), он чувствовал, что может выжить в этом мрачном и коварном мире, лишь полагаясь на свидетельства, которые давали ему совсем мало информации. В крайнем случае он всегда мог переложить вину на них».
Беренсон был требовательным финансовым партнером. Он хотел получать максимальную выгоду от сделок, заключавшихся при его посредстве, но при этом не нести ответственности за саму сделку. Это означало, что он готов был делить со своим партнером прибыль, но не убыток. На этом он всячески настаивал. Представьте себе, что католическая церковь тайно владеет фабрикой по производству презервативов и с удовольствием получает от нее доход, но, когда производителю возвращают бракованную партию товара, не соглашается возместить ущерб. Примерно так же обстоит дело и с Беренсоном. Экспертам, которые выдают сертификаты подлинности торговцам картинами, приходилось с трудом балансировать на грани обмана, и Беренсон был лишь самым знаменитым и самым блестящим из них. Некоторые, например Вильгельм фон Боде, спасались, прибегая к двусмысленным формулировкам. «Я никогда не видел подобного Петруса Кристуса», – написал он однажды, и торговец с готовностью воспринял это высказывание как похвалу в адрес его картины, хотя на самом деле искусствовед выражал сомнения в ее подлинности. В старости Боде сделался печально известен тем, что не мог устоять перед женскими чарами. Зная об этом, берлинские торговцы стали посылать к нему самых хорошеньких своих секретарш в надежде получить положительные отзывы о картинах из своих фондов. Боде не заставлял себя упрашивать. Как обычно, за такими процессами с увлечением следит Рене Жампель: известный историк искусства и директор музея Макс Фридлендер, пишет Жампель, воспылал страстью к жене одного торговца картинами, и та стала выпрашивать у него один сертификат подлинности за другим, намекая, что согласна ему отдаться. «Если бы она с ним переспала, – замечает Жампель, – источник сертификатов быстро иссяк бы, поэтому она не спешила отстегнуть чулки. Вот благодаря каким сертификатам собраны американские коллекции!»
Дювин обладал легендарной способностью заставить кого угодно сделать то, что ему хочется. Он сражался одновременно на многих фронтах, привлекая под свои знамена огромное войско союзников и так одерживая победы. Самыми разными средствами он убеждал клиентов, персонал фирмы, «ручных» экспертов, реставраторов, торговцев – собратьев по цеху, юристов, посредников из аристократических кругов и даже членов королевской семьи выполнять его волю. Его успех был основан на гигантской энергии, неукротимом оптимизме и обаянии с изрядной долей громогласного бахвальства – обаянии, которое нравилось англичанам потому, что они видели в нем типично американскую черту, а американцам – потому, что они видели в нем черту типично английскую. «Джозеф Дювин ведет бизнес, словно полководец – боевые действия, властно и не допуская возражений, – записывает в своем дневнике Рене Жампель в 1920 г. – Он смело покупает картины и бывает неотразим, когда их продает. Но он обнаруживает детскую наивность и даже, как ребенок, спрашивает у меня, что люди думают о нем и его фирме. „Что дела у вас идут великолепно и что у вас самые прекрасные картины“. – „Но ведь все так и есть, правда же?“» Даже Дювину иногда требовалась психологическая поддержка.
В начале своей карьеры Джо учился ремеслу у своего отца Джоэля и мудрого дядюшки Генри в Нью-Йорке. На пике карьеры ему посчастливилось нанять умную и преданную команду. В детали покупок чаще всего вникали его братья Эдвард и Эрнест в лондонской галерее, а также Эдвард Фаулз и Арман Ловенгар в Парижском отделении. По временам они спасали Джо от него самого, ведь на рынке предметов искусства чрезмерный энтузиазм может таить в себе немалые опасности. Кроме того, им всегда приходил на выручку Бертрам Боггис, персонаж, имя которого словно заимствовано из рассказов П. Г. Вудхауса: Боггис постепенно обретал все большую власть и могущество в свите Дювина. Боггис, как гласит легенда, дезертировавший в 1915 г. с английского грузового судна и нашедший какую-то работу в Нью-Йоркском порту, решил по объявлению наняться в фирму Дювина грузчиком. Претенденты на место выстроились в очередь. Каждый раз Боггису отказывали, и каждый раз он становился в конец очереди и представлялся заново, называясь разными именами. На третий раз его приняли, и он сделался посыльным в фирме, для осуществления каковых обязанностей повсюду ходил с пистолетом. Он походил на жабу, обладал изрядным опытом выживания в низах общества и, как следствие, немалой изобретательностью и хитроумием. Запреты он рассматривал не столько как ограничение, сколько как возможность добиться своего, не привлекая излишнего внимания. В качестве своего штаба он избрал гастрономический магазин на Медисон-авеню, откуда волшебным образом нелегально поставлял клиентам Дювина алкоголь.
Боггису в том числе было поручено заниматься «внутренней разведкой», то есть, не жалея денег, подкупать слуг клиентов Дювина, чтобы те регулярно передавали ему сведения частного характера, которые могли оказаться полезными Дювину при деловых переговорах с их господами. Более всего Боггис гордился тем фактом, что в бытность на посту министра финансов Эндрю Меллона «не проходило и часа после того, как тот покидал свой кабинет, а содержимое его корзины для бумаг уже доставлялось поездом из Вашингтона в Нью-Йорк». В 1920-е гг. в Париже удалось точно так же выяснить, что Морис де Ротшильд страдал запорами. Как уже упоминалось, достаточно было позвонить его valet de chambre[13] и узнать, опорожнился ли утром его кишечник, чтобы решить, стоит ли предлагать ему в этот день какой-нибудь шедевр. Подобная стратегия – привлечение на свою сторону домашних слуг клиента – применяется до сих пор. Не так давно один ведущий арт-дилер, обнаружив, что дворецкий крупного коллекционера увлекается живописью, устроил выставку его работ в Уэст-Энде в надежде добиться расположения его хозяина. Кстати, Боггис столь усердно опекал дворецкого другого клиента Дювина, Джюлса Бейтча, что тот смог послать сына в Харроу.
В годы, непосредственно предшествующие Первой мировой войне, на рынке предметов искусства заключались гигантские сделки. Ведущие игроки настолько уверовали в свою неуязвимость, что их самомнение уже напоминало гордыню. В 1909 г. конкурент Дювина Жак Селигманн купил в Париже роскошный дворец Пале-де-Саган, расположившись в котором стал вести свои европейские дела. Здесь он принимал американских миллионеров во время их визитов в Европу и продавал им картины. Впрочем, не только картины: Селигманн предлагал полный ассортимент предметов искусства, включая мебель, серебро, шпалеры, фаянс, золотые табакерки. Во время своих приездов в Европу Дж. Пирпонт Морган встречался в Пале-де-Саган с Жаком Селигманном, и описания их встреч, оставленные сыном последнего Джермейном Селигманом (он отказался от второго «н» в своей фамилии, приняв американское подданство), представляют собой живое свидетельство тех отношений, что связывали богатых коллекционеров с их поставщиками. С полудня они вели коммерческие переговоры и обсуждали эстетические ценности, а ближе к вечеру могли заключить сделку на полмиллиона долларов. «Великие трансакции должны сопровождаться громом и молнией, – комментирует Джермейн Селигман, – а иначе выходит как-то скучно». В 1914 г. Жак Селигманн купил коллекцию Уоллеса из дворца Багатель, даже не видя, заочно, поначалу вложив в ее приобретение пятьсот тысяч долларов. Это был огромный риск, но Селигманн знал, что ее собрал крупный коллекционер лорд Хертфорд, а когда Селигманн отправился посмотреть ее на рю Лаффитт, оказалось, что она ничем не уступает той, что ныне известна нам как собственно лондонская коллекция Уоллеса. В последнее предвоенное лето Селигман перевез все входящие в нее предметы в Пале-де-Саган и сумел продать многие сокровища Фрику и другим известным коллекционерам.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
