Подходя к дому, он немного замедлил шаг. Всякий раз, возвращаясь сюда, он испытывал какую-то неловкость, как будто пытался втиснуться в старые детские штанишки, из которых давным-давно вырос. Почему-то в последние дни ему казалось, что комнаты стали меньше, потолки ниже и старый уютный особнячок, где он провел всю свою жизнь, как-то разом ссутулился и обветшал.
В передней он повесил на старомодную рогатую вешалку свою новенькую шашку с золоченым эфесом. Странно и непривычно выглядела здесь эта вещь — как инородное тело, занесенное из чуждого мира. Мама, увидев ее впервые, почему-то закрыла лицо руками и заплакала.
Она вообще часто плакала в последние дни. Любое, самое незначительное событие могло вывести ее из равновесия — сводки о боях в газете, звуки военных маршей, доносящиеся с улицы, солдат, что давеча зашел во двор и попросил напиться…
Вот и сейчас она вышла ему навстречу с красными глазами, и он почувствовал запах валерьянки и эфирно-ландышевых капель. Видно было, что маменька изо всех сил старается держаться, она даже улыбалась, но уж очень неестественной и жалкой выглядела эта улыбка.
— Саша, ну что ж так долго! Мы тебя ждали, не ужинали. Глаша! Глаша! — крикнула она горничной. — Да идите же, наконец, когда вас зовут. Собирайте на стол, да побыстрее. А ты иди, умойся с дороги.
Вот так же маменька говорила еще несколько лет назад, когда он играл в лапту и прятки во дворе. Видно, никак не привыкнет, что сын ее стал взрослым! Саша нахмурился, но ничего не сказал и покорно отправился мыться.
Через несколько минут он уже сидел в столовой. Белая скатерть, приборы, тарелки с голубым ободком — все здесь было привычно и памятно до мельчайших деталей. Электрическая лампочка светила вполнакала, но в остальном — как будто и войны нет…
Новым и непривычным было только одно — ужинали в полном молчании. Раньше такого никогда не было.
Саша расправлялся с большим куском холодной говядины, усиленно работая ножом и вилкой. Мясо было жестковато, но сейчас оно казалось ему удивительно вкусным. Отрезая кусок, он нажал слишком сильно, нож противно скрежетнул по тарелке, и в напряженной тишине, царящей за столом, этот звук показался особенно резким и неприятным. Саша даже сконфузился немного. Разумеется, в приличном обществе такое поведение недопустимо, но, впрочем, сейчас не до условностей.
Маменька посмотрела на него виновато и сказала:
— Мясо жесткое, да? Все продукты вздорожали чуть ли не вдвое. И не найдешь ничего…
Саша кивал с набитым ртом и чувствовал, как уши пылают от стыда. Бог с ним, с мясом, сойдет и такое, лишь бы маменька не смотрела таким печальным взглядом! Теперь война, и понятно, что с продуктами будет только хуже.
И тут он вспомнил, что сегодня получил жалованье в полковой канцелярии. Маленький, плешивый капитан интендантской службы, более похожий на чиновника, чем на офицера, долго что-то сверял в бумагах, считал какие-то «прогонные» и «суточные»… Саша ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, потому что давно было пора ехать на полигон, зато в руках у него оказалась значительная сумма денег. Пожалуй, впервые в жизни — не считая, конечно, того дня, когда он нашел клад в Чуриловском овраге.
А вот теперь и деньги пригодятся! Саша торопливо полез в карман и вытащил ассигнации.
— Чуть не забыл! Вот, возьмите… На хозяйство.
Он протянул деньги матери. Она не взяла, и Саша небрежно бросил их на стол. Купюры легли веером, словно игральные карты. Ему казалось, что в этом жесте есть что-то красивое, по-настоящему мужское, но вышло нелепо и даже грубо. Тоже мне купец Иголкин нашелся… Уже в следующий миг Саша устыдился своего поступка, но было уже поздно.
— Что это такое? — спросила мать дрожащим голосом. — Что это?
— Армейское жалованье, — терпеливо объяснил Саша, — я ведь теперь прапорщик, офицер… Могу помочь семье. А там, на фронте, деньги мне все равно ни к чему!
Но маменька, казалось, не слышала его. Она смотрела на ассигнации непонимающим взглядом, словно впервые видела, и глаза у нее были совершенно растерянные, словно эти деньги были свидетельством того, что все это действительно происходит, и не сегодня завтра сын окажется на передовой, там, где убивают…
— Саша, Сашенька, ну почему же так… Зачем… — бессвязно повторяла она. Из широко открытых глаз текли по щекам слезы, но она не вытирала их, словно вовсе не замечая.
Отец встал, с грохотом отодвинув стул, и отложил крахмальную салфетку. Он подошел к маменьке и бережно обнял ее за плечи.
— Не надо, Соня. Время сейчас такое. Мы должны гордиться сыном! Не плачь, пожалуйста.
Он говорил размеренным тоном, пытаясь успокоить, но голос его предательски дрожал. И в эту минуту оба они казались такими беззащитными, слабыми, сразу постаревшими, что сердце сжала печаль. Даже на лицах младших сестер появилось новое, взрослое выражение — как всегда, одинаковое у обеих.
Саша отодвинул тарелку. Только что он был так голоден, что, кажется, съел бы целого быка и добавки попросил, а теперь есть расхотелось совершенно. Молча он поднялся к себе в антресоли, разделся и лег в постель.
«Я в первый раз задумался — почему долг перед моей страной приходит в такое противоречие с долгом перед самыми близкими, самыми любимыми людьми? В ту ночь я долго лежал без сна — и не находил ответа.
Тогда мне казалось, что я сделал правильный выбор… Так ли это на самом деле — я не знаю и по сей день».
Максим перевернул страницу. У него-то как раз выбора не было… В те годы гребли всех, и студентов тоже. Первый курс закончил — и вперед, хорошо еще, если сессию успел сдать, а то потом еще год терять придется. Как же, «защита Отечества есть священный долг каждого гражданина», это и в конституции записано… А в Уголовном кодексе, кстати, и статья есть — за уклонение от этого самого долга.
Некоторые его однокурсники умудрились-таки «откосить» — родители, кто побогаче, давали взятки в военкомате, кто-то пристраивал любимое чадушко в больницу, и хорошо задобренные медики находили у них такие болезни, какие не во всякой медицинской энциклопедии сыщешь.
— Здоровых людей нет, есть недообследованные! Если надо — что-нибудь все равно найдем, — бодро говорили люди в белых халатах и деньги свои отрабатывали честно — в те годы, по крайней мере.
Но откупаться было нечем, здоровьем Бог не обидел, а «косить под дурака» в психушке, как однокурсник Вовка, было как-то противно. К тому же — клеймо на всю жизнь, ни тебе на работу приличную устроиться, ни на права сдать. А потому, получив повестку, Максим покорно отправился в военкомат.
Дальше были проводы с обязательной пьянкой, и друзья, кого еще не забрали, хором горланили «не плачь, девчонка!», а мама смотрела грустно и укоризненно — мол, что за дикие обычаи? Неужели обязательно такой шалман устраивать? В конце концов она не выдержала и ушла спать к соседке. Максиму даже стыдно стало немного — все-таки человеку завтра на работу, а тут дым коромыслом!
