Конни провела рукой по лицу. На мгновение ей показалось, что все это — только кошмарный сон, что приснился ей сегодня ночью, и, стоит лишь проснуться — все снова будет как прежде.
— Я сейчас уйду… — повторила она. — Можно мне только в комнату его зайти? Хоть ненадолго?
Поля с сомнением поджала губы. Эта чужая женщина с ее бедой несла опасность ее дому, детям, ей самой! Не хватает еще, чтоб дознались о том, кто она. Хотелось, чтобы она ушла поскорее, но в голосе и глазах была такая мольба, что Поля не посмела отказать.
— Ну хорошо, идите. Я и не прибиралась еще.
В комнате все перевернуто вверх дном. Какие-то клочки, обрывки бумаги на полу, рассыпанный табак на подоконнике… Конкордия стояла в растерянности. Она и сама не представляла себе, что рассчитывала найти среди этого разора.
Саша, ее Сашенька был здесь почти несколько часов назад! Ей казалось, что она чувствовала родной запах. Она сделала шаг — и вдруг споткнулась. Домотканый коврик, из тех, что женщины в деревнях вяжут из тряпочек, разорванных на узкие ленты, чтобы никакое добро в хозяйстве не пропадало, чуть бугрился на полу, образуя складку. Конни зачем-то нагнулась поправить его — и почувствовала, что там что-то есть.
Конни откинула коврик в сторону и опустилась на колени. Пальцы ощупывали каждый сантиметр пола. Длинная заноза вонзилась в ладонь, но она даже не заметила этого.
Из щели между досками чуть высовывается коричневый кожаный корешок. Неужели… Ведь это — Сашина тетрадь, он писал что-то в последние месяцы! Не раз, приходя домой по вечерам, она заставала его за столом, горела настольная лампа под зеленым абажуром, и перо скрипело по бумаге до полночи…
Ей не показывал, будто смущался. «После милая, после…»
Потянула за корешок — и вот уже тетрадь оказалась у нее в руках. Конкордия бережно отряхнула обложку от пыли и чуть не засмеялась от радости, увидев на первой странице знакомый почерк.
«Любимой жене Конкордии посвящается…»
Слезы душили ее. Она закрыла глаза, и теплое дуновение ветерка чуть коснулось разгоряченной щеки. Саша так же прикасался… Ей показалось, что он здесь, рядом с ней, и стоит обернуться — снова увидишь любимое лицо, такое знакомое, родное каждой черточкой и морщинкой.
Но нет. Только тетрадь осталась в руках, словно последний привет из далекого далека, откуда нет возврата. Только любовь может дать эту почти невероятную возможность — окликнуть, дотянуться, прикоснуться хоть на мгновение…
Конкордия погладила тетрадь, словно живое существо, и спрятала в чемодан — на самое дно. Она в последний раз оглядела комнату — такую разоренную, бесприютную, — подхватила чемодан и вышла.
— Прощайте, Поля. Спасибо вам. И… простите.
— Куда вы пойдете на ночь глядя?
Губы выговаривали одно, а в жестких, напряженных глазах Конни видела совсем другое — страх.
— На вокзал… Куда же мне еще теперь?
— Как же вы доберетесь? — всплеснула руками Поля. — До вокзала-то не близко! И поезд только утром будет…
— Ничего, как-нибудь переночую… на скамейке посижу, — рассеянно ответила она. Ей самой уже не терпелось уйти отсюда поскорее, прекратить этот ненужный и нелепый разговор и — остаться наедине со своим горем. Стены будто надвинулись на нее и давили нестерпимо.
— Прощайте.
Она вышла на улицу. Ноги с трудом держали ее, и она шла шатаясь, точно пьяная. Саши нет… Осталась только старая фотография, исписанная коричневая тетрадка, кольцо с синим камнем…
А еще — крошечное, еще не рожденное существо, что уже живет в ней, как последняя память о нем.
Максим поднял голову. Надо же, сам не заметил, как заснул прямо у стола! Шею ломит нещадно, перед глазами — круги… Он потянулся за тетрадью. Так и есть, записи обрываются на том самом месте, где квартирная хозяйка пришла просить спичек. Значит, все приснилось — и буквы, волшебным образом проступающие сквозь бумагу, и все скорбное повествование о смерти деда!
Он еще раз тщательно перелистал чуть пожелтевшие страницы и на последней увидел приписку совсем другим почерком — бабушкиным:
«Наш сын Александр родился 15 марта 1937 года. Саша, как мне жаль, что ты так и не узнал об этом… Прощай, мой любимый! И прости, что живу без тебя».
Верочка вышла в кухню, еще сонная, в халатике. Увидев Максима, дремлющего за кухонным столом над раскрытой тетрадью, она только руками всплеснула:
— Максим! Ты что, так и не ложился? Ну разве можно! Нам еще вещи перевозить сегодня, скоро машина придет.
Максим открыл глаза. Сон и явь мешались у него в голове. Он привлек ее к себе, осторожно усадил на колени, обнял и почувствовал, как в ее животе чуть шевельнулся ребенок.
— Толкается?
— Ага… Тоже проснулся, наверное! — Верочка положила руку на живот привычным жестом всех беременных, словно защищая и лаская свое не родившееся еще дитя.
Она улыбнулась. Эта улыбка (он про себя называл ее «улыбкой Мадонны») удивительно шла ей, делая обычное хорошенькое личико просто прекрасным. Максим в который раз залюбовался ею.
— Белка… Знаешь, мы с тобой раньше об этом не говорили. Я тут подумал — давай сына Сашкой назовем!
— Сашкой? — Верочка удивленно подняла брови. — А что, хорошее имя! Это в честь твоего отца, да? Ты мне никогда о нем не рассказывал.
Максим покачал головой:
— Да нет, не отца, в деда. Я и сам только что узнал о нем. — Максим показал тетрадь и фотографию. — Тут целый роман, представляешь! Сам бы не выдумал, чего в жизни бывает!
— Расскажешь?
— Конечно! Это долгая история, но тебе расскажу непременно. Вот, смотри…
Он ссадил Верочку с колен на табуретку и развернул перед ней тетрадь.
