После Австрии надежды патриотов обратились в сторону Англии. Уже в 1806 г. Гнейзенау носился с планом английской поддерживающей диверсии в Северной Германии, его лондонская поездка в 1809 г., как известно, имела в виду эту именно цель. Англичане вместо Германии высадились в устье Шельды. Удивительно, что такая холодная и светлая политическая голова, как Клаузевиц, в этом неожиданном предприятии был склонен видеть какие-то широкие стратегические планы, а не проявление обычно эгоистичной британской политики, стремившейся к фландрскому побережью. Ротфельс (с. 149) допускает возможность, что настроение англофильских кругов, которые собрались около тещи Клаузевица, сбило его с толку.
Гораздо спокойнее и трезвее отнесся он к вопросу, когда в кризис 1811 г. все тот же Гнейзенау поднял вопрос об англо-немецком легионе, причем в основе вновь лежало народное восстание в северо-западной Германии. Гнейзенау остался верен своим мыслям 1808 г., но Клаузевиц был уже значительно умереннее и теперь более скептически смотрел на дело, чем его друг. Он, например, полагал, что нужно сначала постепенно создать настроение, а потом уже объявить общий призыв к оружию. Точно так же Гнейзенау сильно рассчитывал на помощь Англии в деле национального возрождения своей страны, а Клаузевиц на эту помощь извне смотрел очень ограниченно, только как на тактическое средство соблазна.
После Австрии и Англии оставалась Россия, как возможный союзник. Ее географическое положение и естественно позднее появление на театре военных действий достаточно учитывалось реформаторами. Отсюда сам собою возникал многотрудный вопрос о характере действий Пруссии до появления на сцене России. Конечно, это была оборона, но какая-то хитрая, уклончивая, затяжная. Пользуясь помощью народных ополчений, надеялись, укрепив лагеря у Шпандау и Кольберга и обороняя Силезию, оказать достаточно долгое сопротивление. Гнейзенау был намечен силезским губернатором, Клаузевиц — его начальником штаба. Последний с исключительным воодушевлением принялся за свою задачу и развил перед другом свой взгляд на военно-политическую обстановку[140]. Клаузевиц больше всего рассчитывал на моральный авторитет Гнейзенау, на его непреклонную решимость; свои планы он считал при этом делом второстепенным. Но они не теряют чрез это свой биографический интерес, как отражение оперативных мыслей Клаузевица. Отчетливость (Nettigkeit) в подготовке, простота планов и выполнений при данных обстоятельствах будут главными условиями успеха. Естественная, но очень смелая мысль атаковать изолированные неприятельские отряды отвергалась, так как невыгоды проигранного боя далеко бы превзошли возможные выгоды победы, а скорый успех прямо мог бы оказаться вредным…[141]
Надежды патриотов на подъем Пруссии в 1808 г. не удались, более того: мир продолжался, и в 1809 г. Клаузевиц сгорал от нетерпения. Он мечтал поступить по примеру Грольмана[142] и страстно следил за исходом борьбы испанцев. Когда Австрия взялась за оружие, он писал Марии, что, если прусский король станет на сторону Наполеона, он немедленно оставит службу, пытался при посредстве австрийского полковника Штейгентеша, находившегося при посольстве в Кёнигсберге, перейти на австрийскую службу. Клаузевиц нервно следил за ходом австро-французской кампании и, получив известие о Ваграме, писал Марии: «Эти несколько недель сделали меня стариком». Он не забыл подумать даже об английской службе.
Это была старая тягота по большому делу, но теперь пропитанная потребностью подвига, какой-либо помощи своей бедной стране. Он готов был отдать жизнь, позволить изуродовать себя на поле сражения. Он сближал себя с Катоном Утичским, но спрашивавшим о ценности жизни не у Юпитера Аммонского, а у собственной совести, и получал в ответ, что если человек своей добродетелью не придаст смысл жизни, последняя не будет иметь цены, и факт одной продолжительности жизни не прибавит ничего к ее достоинству[143].
Вероятно, немного спустя после Венского мира Клаузевиц набросал работу, оставшуюся неизданной и носившую название: «Über die künftigen Kriegsoperationen Preussens gegen Frankreich» [ «О будущих военных операциях Пруссии против Франции»]. Работа была после переписана Клаузевицем, и на копии имеется пометка: «Вероятно, написано в 1809, 1810 или в 1811 г.». Клаузевиц в начале набрасывает картину политической обстановки: Швеция останется в стороне от войны, Россия останется нейтральной, пока не увидит какого-либо успеха. Отсюда Пруссии сначала придется рассчитывать на самое себя. Надо будет с места же заставить Саксонию служить немецкому делу во всяком случае, а затем атаковать французов в Польше. Существенным правилом должно быть, раз не будет сил отстоять всех позиций, пожертвовать ими, лишь бы спасти армию, единственное орудие реванша[144].
Имел ли Клаузевиц надежду на успех? Никакой, но, судя по другим неизданным документам, он полагал, что только «невероятное невежество и слабость разумения» не могут видеть полнейшего разложения Пруссии или, по меньшей мере, невыносимого ее унижения и материальной разрухи. Наполеон неумолим. Страна верно шла к банкротству, позору и нищете (Bankerott, Schande und Elend). Взявшись за оружие, она ничего не теряла, но спасала честь. Шансы на успех могли быть нулевые, но это не довод в пользу ничегонеделания, ибо при тяжелых обстоятельствах менее разумно жаловаться, ничего не делая, чем действовать хотя бы почти без надежды. Это было одно из коренных правил Клаузевица. Мы его найдем повторенным в его главном труде[145].
Во время лета 1811 г. Шарнгорст и Гнейзенау питали надежду увлечь короля к союзу с царем и торопили с подготовкой к войне с Францией. Клаузевиц, лечившийся в это время на водах, отозвался на мысль друзей созданием разных планов: обороны Силезии и четырех пунктов, Нейссе, Козеля, Глаца и Зильберберга; затем создания легиона немецких волонтеров и т. д.
Трудно и теперь сказать, что дал бы этот союз России с Пруссией. Помощь царя можно было считать обеспеченной, секретная поездка Шарнгорста в Россию в октябре 1811 г. дала крупные результаты. Александр обещал немедленную помощь, гарантировал Пруссии Кёнигсберг, Виттгенштейн с тремя дивизиями получил право немедленно поддержать Йорка, не ожидая подтверждений свыше, но, с другой стороны, царь дал понять, что он будет вести войну оборонительную и за Одер не пойдет, т. е. Бранденбург должен был гибнуть. Эта неполнота обещаний в связи с колоссальными возможностями Наполеона делали политическую ситуацию Пруссии до крайности мудреной. Колебания короля, по натуре нерешительного, имели, правда, и свои глубокие основания, а относительно тех, которые советовали не портить отношений к Наполеону, можно только сказать, что они рассуждали не хуже, но и не лучше защитников сближения с Россией. Как бы то ни было, сторона французского сближения одержала верх. Две докладных записки противников Шарнгорста, одна Ансильона, другая генерала Граверта, склонили короля на сближение с Наполеоном; к тому же депеша из России подполковника Шелера (Schöler) уведомляла, что царь хочет восстановить королевство Польское под протекторатом России, и, наконец, Шарнгорст, посланный в Вену в декабре 1811 г., вернулся с печальным результатом, что на Австрию в данный момент рассчитывать не приходится. В феврале 1812 г. король заключил союз с Францией; Пруссия открыла Наполеону крепости и снабдила его вспомогательным корпусом силой в 20 тысяч человек.
