Местом для высадки русского десанта была назначена Морея, где жило множество греков, а турки давно забыли, что такое война. Это был очень удачный выбор, однако план А. Орлова провалился из-за медлительности русского флота: греки, побуждаемые агитацией Орлова к восстанию, волновались, ожидая прибытия русских кораблей-освободителей. Корабли Спиридова должны были, по замыслу Орлова, стать той искрой, из которой вспыхнет пламя освободительной войны против турок. Но, как писал капитан С.К. Грейг, «если бы можно было русскому флоту прийти несколькими месяцами ранее, пока это всеобщее воодушевление народа еще было в полной силе, турки же малочисленны и рассеяны, то весьма вероятно, что вся Морея в короткое время была бы очищена от турок и осталась в полной власти греков»{92}. Но турки, видя волнения, стягивали в Морею войска; таким образом, фактор неожиданности, столь важный для авантюрных операций, был утерян.
В январе 1770 г. по приказу главнокомандующего Спиридов высадил десант; два греческих корабля присоединились к его эскадре у портового города Витуло. Бои русского десанта, в которых участвовали и местные партизаны, подняли все греческое население на борьбу с завоевателями. Майноты, греки, жившие в горах южной Морей, были прекрасными воинами, однако не имели представления ни о воинской дисциплине, ни о цивилизованном ведении войны. Так, при взятии отрядом капитана Баркова Миситрии кровожадные майноты перебили больше тысячи жителей, среди которых были женщины, старики, дети, и разграбили город. Когда русские попытались им препятствовать, греки стали стрелять в союзников.
Первым большим успехом русских войск на островах Архипелага был захват порта и крепости Наварино, гавань которого стала временной базой русского флота в Средиземном море. Это случилось 10 апреля 1770 г.; были взяты пушки, мортиры, более 13 тонн пороха. Во взятии крепости отличился дед А.С. Пушкина Ганнибал, бригадир артиллерии. Правда, вскоре Орлов приказал снять осаду других крепостей Морей, так как подходили значительные силы турецкой армии, а численность русских сухопутных сил была мала; на майнотов, не имевших опыта сопротивления регулярным войскам, надежда не было. Уже в мае, когда главнокомандующий получил известия, что к Наварино подходит турецкий флот численностью в 12 линкоров, а эскадра Эльфинстона наконец прибыла к берегам Морей, он, посовещавшись со своими главными помощниками в морском деле — Спиридовым и Грейгом, принял решение оставить удобную гавань и дать бой туркам в открытом море.
Джона Эльфинстона нельзя назвать человеком трусливым или нерешительным; едва прибыв к оговоренному месту, он отправился на поиски турецкого флота, каковой и был обнаружен в заливе Наполи-ди-Романья. Хотя эскадра Эльфинстона была невелика, и турки превосходили русских по числу кораблей (на 10 линейных кораблей, 6 фрегатов и каравелл, гребных судов турецкого флота приходилось всего 3 русских линкора и 2 фрегата), контр-адмирал обстрелял противника из пушек. Турки решили отступить обратно в залив, не приняв бой; Эльфинстон не смог преследовать врага, так как наступил полный штиль и российские корабли не могли двигаться. Едва подул легкий ветерок, командир эскадры отдал приказ преследовать турок. Вновь завязалась перестрелка. И тут произошло то, за что Г.А. Спиридов долго ругал иностранного коллегу, обзывая его малодушным: Эльфинстон, видя несомненное превосходство противника, не напал на турецкие корабли, находившиеся к тому же под защитой береговой артиллерии, а, постреляв, приказал судам своей эскадры заблокировать выход из залива. Он ждал подмоги Спиридова и Орлова.
К концу мая на рандеву с Эльфинстоном подошла эскадра Г.А. Спиридова. Решено было сообща догонять уходивший турецкий флот, но это не удавалось: погоня, начавшаяся 25 мая 1770 г., продолжалась почти месяц! Русский адмирал выказывал свое неудовольствие действиями английского коллеги, но тот отвечал, что не подчинен никому, кроме императрицы и главнокомандующего, и давать отчет в своих действиях Спиридову, коему ровня, не обязан. Шла извечная грызня между иностранцами и русскими; первые уж больно вольготно чувствовали себя в России со времен Петра I, почитая коренных россиян за невежд и дикарей. Отчасти вина в конфликте между русским и английским флотоводцами лежала на Екатерине: явно выказываемое благорасположение вводило иностранцев в заблуждение по поводу ее истинных намерений: «Иностранцы склонны были слишком всерьез принимать любезности, которыми Екатерина Алексеевна осыпала их при проводах»{93}.
Но прибытие главнокомандующего быстро поставило все на свои места: 11 июня он, пользуясь своим правом и положением, взял командование объединенными военно-морскими силами на себя и, не слушая пререканий адмиралов, отправился на поиски успевшего далеко уйти турецкого флота. Федор Орлов, также участвовавший вместе с братом в экспедиции, писал императрице, что русские корабли «гоняются за турецким флотом, который после двух сшибок бежит сломя голову от них», но клялся, что обязательно нагонят неприятеля, «хотя бы то было в Цареграде»{94}. Так далеко плыть не пришлось. Русская флотилия догнала неприятеля в Хиосском проливе, отделявшем остров Хиос от побережья Малой Азии: ранним вечером 23 июня на линкоре «Ростислав» был вывешен сигнальный флаг: «Вижу неприятеля».
Даже после объединения всех русских кораблей, находившихся на тот момент в Архипелаге, и присоединения к ним нескольких греческих судов флот Алексея Орлова значительно уступал турецкому как по количеству кораблей, так и по пушечной мощи. Предводитель турецких кораблей в Чесменской битве, алжирец Гассан-бей Джесайрлы, был весьма опытным моряком, но и он рассчитывал победить русских скорее числом, нежели умением, предлагая план, поистине достойный японских камикадзе. По рассказам очевидцев тех отдаленных событий, он сказал султану Мустафе III, направлявшему его в Архипелаг из Стамбула: «Флот вашего величества многочисленнее Русского флота, чтобы истребить Русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратиться к вам с победою»{95}. Но были плюсы, которые позволили Алехану и его адмиралам одержать первую из величайших побед в истории русского военно-морского флота. К ним относилось в первую очередь беспримерное мужество личного состава, об отдельных проявлениях которого мы расскажем ниже, и опыт, который русские моряки приобрели в труднейшем плавании из Балтики в Средиземноморье. Со времен Петра Великого в России было принято набирать матросов одного корабля преимущественно из одного уезда; многие из них знали друг друга с детства, что обеспечивало уверенность моряков друг в друге. Кроме того, на руку нашим флотоводцам сыграла особая атмосфера, царившая на всех кораблях турецкого флота. Начать с того, что здесь служили не только турки; те занимали все высшие посты в флоте и командовали кораблями, а моряки были в основном из греков, албанцев и прочих народов, порабощенных турками. И они вовсе не собирались расставаться с жизнями во славу Аллаха. Капитаны же, как уже говорилось, исключительно родовитые турки, были не военными моряками, а, скорее, пиратами, поэтому мало что могли противопоставить обученному и настроенному на победу русскому флоту. Хотя французы и посылали в Оттоманскую Порту инструкторов, чтобы обучить турок искусству ведения морского боя и привить дисциплину, необходимую в армии, им это не удавалось. Как образно характеризует ситуацию на турецких кораблях Е.В. Тарле, «турецкий командир склонен был считать свой корабль, так сказать, замкнутым хозяйством, самостоятельной экономической единицей, вроде феодального поместья, где капитан — феодал, матросы — его крепостные, доставляющие ему доход как из утаиваемых сумм, отпускаемых на их содержание, так и своим деятельным участием в корсарстве…»{96}
