Несмотря ни на какие предчувствия, тягостные настроения и сложности ("Слезы градом льются", — писал об этом клубке проблем поэт, находившийся "не в обыкновенном положении души"), Грибоедов продолжал исполнять в Тавризе свою миссию. "Слава Богу, — писал он Паскевичу за неделю до выезда в Тегеран, — я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею и не хочу её, уважение к России и к её требованиям — вот что мне нужно. Собственные Аббас-Мирзы подданные и окружающие ищут моего покровительства… но пускай думают более о моём влиянии, чем есть на деле". Грибоедов был вынужден отправиться в Тегеран без беременной жены, хотя и понимал, насколько "она достойна сожаления, так молода и одинока, оставаясь одна в Тавризе". 9 декабря 1828 г. вместе с поэтом в путь отправилось более 50 человек, входивших в состав миссии, в том числе конвой из 16 казаков и около 30 человек прислуги.
Второй секретарь миссии К.Ф. Аделунг гак описал в письме к отцу своё настроение перед отъездом: "Теперь о нашем дальнейшем персидском путешествии. Через 4 или 5 дней мы едем в Тегеран. Мадам Грибоедова остается до нашего возвращения здесь, так как путешествие в это время года было бы для нее слишком тяжело… Шах ожидает только приезда в Тегеран министра, после чего уезжает на некоторое время в Исфагань. Подумай о моей радости; наше посольство, по всей вероятности, будет его сопровождать, и я увижу этот знаменитый город. Кроме этой поездки, предвижу в будущем еще одну… Грибоедов пошлет меня в будущем году в Кашмир, чтобы там закупить шерсть и пригнать овец… По прибытии в Тегеран Грибоедов немедленно представит пас в кавалеры персидских орденов, о чем он нам уже объявил. Как это будет прекрасно, когда персидский кавалер будет рассказывать в Петербурге о своем путешествии в Тавриз, Тегеран, Исфагань, Шираз, Персеполис, Хомазан, Кашмир и т. д".
Как жаль, что Аделунгу, как и самому Грибоедову, судьба так и не подарила возможности увидеть эти удивительные персидские города. Они вместе погибнут в неравной схватке с обезумевшей толпой в Тегеране, а города-жемчужины Востока долго ещё будут закрыты для русских путешественников, а тем более поэтов. О том, как миссия добралась до Тегерана, рассказал сам Грибоедов в письме Дж. Макдональду: "Прежде всего был нестерпимый холод, я скакал то галопом, то рысью, то во весь опор от одной станции к другой, мой мехмандар Мехмет-Хдн-Афсхар дружески заметил мне, что это не принято в Иране, где послу великого монарха надлежит сохранять важность и степенность, даже если он умирает от холода… Погода стоит ужасная, снег идёт каждый божий день, а на улицах омерзительно грязно".
23 декабря миссия прибыла в Казвин, откуда поэт написал своей "мурильевской пастушке" письмо, полное любви и мольбы к Богу, чтобы им никогда больше не разлучаться. Это письмо — настоящий шедевр эпистолярного жанра, оно прекрасно характеризует и искренние чувства поэта, и мастерство его слога: "Душенька. Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого отсюда четыре дни езды… Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя — и тоска исчезала, теперь чем далее от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться.
Вчера меня угощал здешний визирь, Мирза Неби, брат его женился на дочери здешнего Шахзады… Однако, душка, свадьба наша была веселее, хотя ты не шахзадинская дочь и я не знатный человек. Помнишь, друг мой неоцененный, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и искренно мы с тобою сошлись, и навеки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя и бабушка и Прасковья Николаевна сидели на крыльце, а мы с тобою в глубине окошка, как я тебя прижимал, а ты, душка, раскраснелась, я учил тебя, как надобно целоваться крепче и крепче. А как я потом воротился из лагеря, заболел и ты у меня бывала. Душка!..
Когда я к тебе ворочусь! Знаешь, как мне за тебя страшно, все мне кажется, что опять с тобою то же случится, как за две недели перед моим отъездом… Давеча я осматривал здешний город, богатые мечети, базар, караван-сарай, но всё в развалинах, как вообще здешнее государство. На будущий год, вероятно, мы эти места вместе будем проезжать, и тогда все мне покажется в лучшем виде.
Прощай, Ниночка, ангельчик мой. Теперь 9 часов вечера, ты, верно, спать ложишься, а у меня уже пятая ночь, как вовсе бессонница. Доктор говорит — от кофею. А я думаю — совсем от другой причины. Двор, в котором свадьбу справляют, недалек от моей спальной, поют, шумят, и мне не только не противно, а даже кстати, по крайней мере не чувствую себя совсем одиноким. Прощай, бесценный друг мой, еще раз… Целую тебя в губки, в грудку, ручки, ножки и всю тебя от головы до ног. Грустно. Весь твой А. Гр.".
Это единственное дошедшее до нас письмо Грибоедова к жене, и оно просто дышит нескрываемой печалью поэта, но одновременно и его верой в светлое будущее. Предчувствия как будто отступали от него, давая ему вздохнуть воздухом надежды. Остальные письма, отправленные Грибоедовым жене в Тавриз, к величайшему сожалению, до нас не дошли (по одной из версий, они сгорели при пожаре дома Грибоедовой в Тифлисе, по другой — их уничтожила сама Нина), если не считать надписи на французском языке, выгравированной на посланной в подарок чернильнице: "Пиши мне чаще, мой ангел Нина. Весь твой А.Г. 15 января 1829 года. Тегеран". (Мне посчастливилось обнаружить эту чернильницу, скромно и как-то незаметно лежащую под стеклом в небольшом Литературном музее Тбилиси, и заснять ее. Ах, какая энергетика любви и истории просто заворожила меня в том момент.)
СНОВА В ТЕГЕРАНЕ: НАКАНУНЕ ТРАГЕДИИ
Въезд русской миссии в Тегеран 30 декабря был обставлен весьма пышно. Миссия расположилась в просторном доме покойного Могаммед-хана-Замбор-Экчи-баши в районе Баге-Ильчи с несколькими дворами, большими и малыми помещениями. Посланнику был назначен почетный караул для торжественных выездов, а также 15 шахских феррашей для охраны миссии. Около 24 января 1829 г. Грибоедов написал своё последнее сохранившееся письмо, адресованное английскому посланнику Макдональду, в котором писал о том, как его встретили в Тегеране: "Здесь мне устроили великолепный истинбаль (приём. — С.Д.)… На третий день монарх дал вам торжественную и пышную аудиенцию… На следующий день после приёма при дворе я начал наносить ответные визиты… Во всяком случае, я весьма доволен таким отношением к себе. Через неделю я рассчитываю покинуть столицу…" Что же такое роковое случилось за оставшиеся до трагедии 6–7 дней, ведь внешне всё обстояло так благополучно. Обратимся к тем обвинениям, которые до сих пор звучат в адрес Грибоедова, повинного якобы в том, что случилось в Тегеране.
Первое обвинение Грибоедова заключается в том, что посланник во время аудиенций у Фетх-Али-шаха выразил явное неуважение к нему, войдя в "зеркальный зал" Гулистанского дворца в обуви, просидел там слишком долго, затянув аудиенцию, в кресле, а затем в своей переписке называл правителя Персии просто шахом без других титулов. Между тем дипломат действовал в строгом согласии с Туркманчайским договором, установившим специальный церемониал приема русских дипломатических представителей шахским двором, ставивший их в привилегированное положение по отношению к другим дипломатам в Персии. Согласно отдельному протоколу, русский посланник и его свита являлись во дворец в сапогах и калошах; прибыв во дворец, они снимали калоши и в тронный зал входили в чистых сапогах. Русскому посланнику было также предоставлено право во время аудиенций сидеть в присутствии шаха.
