Наступило молчание, и она поспешно добавила:
– Боже, я хочу сказать, вы действительно могли бы… Вы похожи на брата и сестру. Святые угодники!
Ее последние слова потонули в радостных восклицаниях остальных членов группы, и Робин сконфуженно улыбнулась Джеку, который ободряюще улыбнулся в ответ. Разговор свернул в другую сторону, прочь от темы возможного родства Джека и Робин, и она больше не вспоминала об этом предположении до следующего дня, когда застала Джека возле умывальника в ванной, где он выпятил подбородок во время бритья, и Робин на мгновение показалось, что она смотрит на саму себя.
– Как выглядел твой отец? – почти сразу же спросила она с растущим ощущением холодного ужаса, поднимавшегося от живота к горлу.
Джек отложил бритву и посмотрел на ее отражение в зеркале. Он немного помедлил, потом пожал плечами и стал промывать бритву под струей воды.
– По правде говоря, я не знаю.
– Но ты же должен был видеть его фотографии? – продолжала Робин.
– Нет, – ответил он и взял с вешалки полотенце. – Моя мама сожгла их.
– Она сожгла все фотографии твоего отца? Господи, почему?
– Потому что она ненавидела его.
– Что, серьезно?
– Да. Он прожили вместе три года, безумно влюбленные друг в друга, но он убрался в ту же минуту, когда узнал, что она беременна. Отправился в какую-то коммуну во Франции, завел себе восемнадцатилетнюю девчонку, и больше мы никогда не слышали о нем. Мама отвезла меня туда, когда мне было примерно полтора года, чтобы он мог познакомиться со мной. Когда она приехала, ей сказали, что он погиб в автомобильной аварии десять месяцев назад.
– Она просто сожгла все фотографии?
– Да. Во всяком случае, я так думаю. Или выбросила, или что-то в этом роде.
– Она не сохранила даже одну, чтобы ты знал, как он выглядел?
– Нет. Полагаю, она думала, что однажды я встречусь с ним. Откуда ей было знать, что он умер?
– А как насчет его семьи, родителей? Ты когда-нибудь видел их?
– У него не было родителей. Он вырос в детском доме – этакий «Барнардо-бой»[20].
Последняя деталь казалась чересчур натянутой. Французская коммуна и автомобильная авария – это одно дело, а сирота в сочетании с австралийским детским домом – совсем другое. Это отдавало художественным вымыслом. Слишком романтично. Возможно, это правда, но, с другой стороны…
После этого ум Робин омрачился, и неприятные мысли начали соперничать между собой за свободное место среди теней. Невероятное воздействие ее первого впечатления от Джека в магазине мужской одежды; странные слова его матери на кухне в тот день, когда они говорили о ее биологическом отце; заявление Нэш, сделанное в пабе вчера вечером; недавний момент, когда она увидела его отражение в зеркале и подумала, что смотрит на саму себя… а теперь еще сожженные фотографии и приют доктора Барнардо.
Робин читала такие истории в глянцевых журналах – истории о давно потерянных родственниках, встретившихся в зрелом возрасте и моментально влюбившихся друг в друга. Она читала их с ужасом и отвращением. Но, разумеется, рассуждала она наедине с собой, даже если бы она имела братьев и сестер в этом мире, – а их могло быть не больше девяти, так гласили правила, – насколько крошечной и ничтожной была возможность, что один из них придет в магазин, где она работает, в поисках нового джемпера? Это было настолько невероятно, что казалось совершенно невозможным. Но было ли это менее возможно, чем любая другая встреча между двумя людьми? Между женщиной и мужчиной с родственными душами? Могло ли предполагаемое наличие невидимой связи между двумя людьми придать человеку такой импульс, что он свернул с тротуара и зашел в магазин одежды на нижнем этаже? Могла ли генетическая связь послужить причиной предрасположенности двух людей к одному и тому же престижному бренду модной сети (а Робин специально устроилась на работу в один из магазинов «Zara», потому что ей нравилась эта одежда)? Поэтому, в сущности, это могло и не быть чистым совпадением. Все можно было свести к коричневому джемперу.
Эти мысли пронеслись в голове Робин меньше чем за одну минуту. Они оставили ее ошеломленной и причинили почти физическую боль. Робин снова посмотрела на Джека; она изучала его лицо, когда он отвернулся от зеркала и с улыбкой направился к ней. Он не был ее близнецом. Он имел поразительные бирюзовые глаза своей матери и ее слегка овальный череп. Но этот нос и губы… Они принадлежали Робин, а Джек… он тоже принадлежал ей так, как никто другой на свете. Она владела им, а он владел ею в спокойной и безусловной манере членов одной семьи.
Семья.
По спине пробежал холодок, и Робин отвернулась от него. Она не смотрела на него целых восемнадцать минут.
Дин
Дин сидел на диване и смотрел на то же самое грязное пятно на ковре. Он держал в руке самокрутку, мягкую от слюны и коричневую от нефильтрованного табака. Он вдохнул последний глоток дыма и растер окурок в пепельнице, стоявшей перед ним. Потом он встал и изучил свое отражение в зеркале, привинченном к двери гостиной. Он носил костюм, купленный вчера в «Primark»[21] за 29,99 фунта. Туфли принадлежали его дяде, а галстук Дин приобрел в лавке Центра раковых исследований за углом. Он сбрызнул галстук бытовым освежителем, чтобы отбить запах стариковского пота и влажной одежды, и теперь пахло еще хуже.
Его глаза как будто ввалились в глазницы, скулы резко выступили наружу, губы были сухими и обветренными. Дин заметил тюбик с кремом для рук, принадлежавший Скай и лежавший на полке над батареей, и выдавил капельку на кончики пальцев. Дин втер крем в губы, и воздух вокруг него наполнился парфюмерным ароматом. Это был ее запах. Так пахли ее руки. Дин не замечал этого, пока Скай была живой. Он пошлепал губами, одернул куцый пиджак, вышел из квартиры и отправился на похороны своей подруги.
Стоял прекрасный день, ясный и светлый, с крепким бризом. Облака деловито катились по голубому небу, как будто опаздывали на важную встречу. Церковь была набита до отказа; должно быть, небеса радовались такой высокой явке. Все подруги Скай собрались там, одетые с иголочки и рыдающие с усиленным рвением. Когда Дин следом за матерью шел по проходу между скамьями, люди ловили его взгляд и посылали в ответ взгляды, исполненные пламенного сочувствия и выбивавшие его из равновесия. Дин ощущал себя трагическим киногероем, словно по экрану проплывали титры, и его имя появилось первым, написанное крупным буквами. Но это было неправильно, как будто он украл честь у того, кто действительно заслуживал ее. Это было мошенничество. На самом деле он не любил Скай по-настоящему. Он даже еще не плакал. Что касается малышки… он до сих пор не возвращался в клинику. Он просто не мог. Он три недели просидел в квартире с отключенным телефоном, не отвечая на жужжание домофона. Единственным человеком, с которым Дин говорил, была его мама. Она принесла ему в общей сложности десяток цыплят и девять больших бутылок пепси-колы и рассказала, что все думают о нем и любят его, что Айседора поживает очень хорошо, что они с матерью Скай ходят туда каждый день и уже кормили ее из бутылочки, что младенческая желтуха почти прошла, что некоторые провода и трубки уже отключили, что она открывает глазки. Мать не приказывала ему оторвать задницу от стула и проведать свою дочь. Она вообще ничего ему не приказывала. Она лишь кормила его пищей, своей любовью и информацией. Дин никогда не любил свою маму так сильно, как в эти три недели.
