Инфляция – это феномен толпы, и точнее не скажешь, как ни пытайся. Люди вступают со своими деньгами в опасную близость, и все закручивается в ведьминском хороводе. Люди и деньги становятся тождественны, люди “обесцениваются” вместе с деньгами, опускаясь все ниже и ниже. И те и другие отдаются на волю ведьм, понимая, что сами ничего не стоят60.
Точно подмечено. Никчемность – вот главное наследие гиперинфляции. Бесполезными стали не только банкноты как таковые, но и все проявления богатства, все виды доходов, так или иначе выраженные в деньгах. И облигации тоже. Гиперинфляция не могла повлиять на внешний долг, ведь тот исчислялся в довоенных марках. Гору долга внутреннего она стерла в порошок и развеяла по ветру. В результате стихийного бедствия громадный одноразовый налог пал не только на держателей облигаций, но и на любого, кто получал фиксированный доход в немецкой валюте. Землетрясение затронуло в основном богатых людей – рантье, важных государственных чиновников, людей престижных профессий – и почти буквально сровняло высшие классы общества с землей. Обезопасить себя смогли лишь предприниматели, которые повышали цены, сгребали доллары, вкладывались в “реальные” активы (например, здания и заводы) и возвращали долги обесценившимися деньгами. Чисто экономические последствия гиперинфляции были ужасны: одряхлевшая банковская система и патологически высокие проценте ставки (только так можно было хоть немного защитить покупательную способность денег). Еще печальнее были ее последствия для жизни общественной и политической. В 1923 году английский экономист Джон Мейнард Кейнс заключил, что инфляция и вытекающее из нее “милосердное умерщвление рантье как класса” лучше, чем дефляция и повсеместная безработица61. Но еще за четыре года до того Кейнс весьма ярко изобразил опасности инфляции:
Непрерывно производя выпуски все новых кредитных билетов, правительство может тайно и незаметно конфисковать значительную часть богатств своих подданных. Посредством такого приема оно не только конфискует, но конфискует произвольно; и между тем как этот процесс многих доводит до нищеты, он также обогащает некоторых. Зрелище такого произвольного перераспределения богатств подрывает не только обеспеченность порядка, но и веру в справедливость существующего распределения богатств. Те, кому эта система приносит неожиданную прибыль… превращаются в спекулянтов, которые становятся предметом ненависти буржуазии, разоренной ростом бумажного обращения, равно как и пролетариата. По мере того как увеличивается количество бумажных денег… все постоянные отношения между должником и кредитором, которые образуют в конечном счете основу капитализма, приходят в такое внутреннее расстройство, что теряют почти всякий смысл…[24] 62
Замечание о том, что “наилучшим средством, чтобы расстроить капиталистическую систему, является расстройство денежного обращения”, Кейнс приписывал Ленину. Свидетельствами в пользу этого мы не располагаем, но точно знаем, что соратник Ленина Евгений Преображенский сравнивал печатный станок Наркомфина с “пулеметом, который обстреливал буржуазный строй по тылам его денежной системы”[25]63.
Кстати, Германия была не одинока – жертвой инфляции стала и изможденная войной Россия. В 1917–1924 годах Австрия и теперь уже независимые Польша и Венгрия беспомощно следили за крушением своих валют. В России инфляция наступила, когда большевики ничтоже сумняшеся отказались от всех царских долгов. Похожая участь ждала держателей облигаций после Второй мировой войны – с обвалом валют и рынков облигаций в Германии, Венгрии и Греции[26].
Разбирать феномен гиперинфляции было бы куда проще, если бы поражение в мировой войне являлось единственной возможной его причиной. Но все не так просто. В последние годы многие страны пошли на отказ от своих долгов (либо прямо заявив о неспособности расплатиться, либо сознательно обесценив свою валюту, а с ней и весь долг) в куда менее трагичных обстоятельствах. Как вышло, что о третьей мировой мы всерьез не думаем, а призрак гиперинфляции свободно разгуливает по миру?
В начале своей карьеры глава PIMCO Билл Гросс пытался зарабатывать деньги игрой в “двадцать одно” в казино Лас-Вегаса. И сейчас он уверен, что облигации покупают азартные люди. Инвесторы ставят деньги на то, что инфляцию удержат в рамках приличия и она не съест причитающиеся им процентные выплаты. Гросс констатирует очевидное: “Если инфляция выходит на 10 %, а купонная выплата – всего 5 %, то разница в 5 % поступает из кармана инвестора”. Он подтверждает наши наблюдения: растущая инфляция снижает до минимума покупательную способность первоначального вклада и процентов по нему. Стоит рынку почуять приближение инфляции, как цены облигаций немедленно рушатся. В 1970-х под влиянием нефтяных игр цены ушли в стратосферу, и завсегдатаи игорных заведений Невады на фоне держателей облигаций казались воплощением благоразумия. В апреле 1980 года инфляция в США достигла 15 % в годовом исчислении, и воспоминания не отпускают Гросса до сих пор: “Облигациям это было не по нутру, и в итоге мы получили… величайшую не только на моей памяти, но и в истории атаку медведей на рынок”. Чтобы было понятнее: реальный доход по государственным облигациям в 1970-х равнялся минус 3 %, как в худшие военные годы. Сегодня с двузначной инфляцией сражаются лишь несколько стран, а гиперинфляция сосредоточилась на своей одинокой жертве – Зимбабве" [27]. Не так давно, в 1979 году, инфляция в 50 % и выше наблюдалась в семи странах и еще в шести десятках государств, в том числе Британии и США, она превышала 10 %. Страдали многие, но мелкие неурядицы большинства меркнут на фоне судьбы Аргентины.
