Чудак единственный! Нас со смеху морит!Век с англичанами, вся английская складка…
Граф Завадский ухаживал за знаменитой балериной в то время, когда ее счастливым обожателем был штаб-ротмистр Василий Васильевич Шереметев, молодой кавалергард. Давнишний знакомый Истоминой, с которой встретился на вечерах у князя А. А. Шаховского, Грибоедов пригласил красавицу балерину к себе в гости. Истомина приехала. Визит этот Шереметевым был дурно истолкован, и Грибоедов был вызван на дуэль, чему немало способствовал знаменитый в то время забияка, отчаянный театрал А. И. Якубович, впоследствии попавший в число декабристов. Было решено, что Якубович, друг Шереметева, будет драться с Грибоедовым, а Шереметев – с графом Завадским. Шереметев был смертельно ранен и через три дня скончался; Якубович перед Грибоедовым извинился и просил отложить дуэль до следующего года. Она состоялась уже в Тифлисе, осенью 1818 года: у Грибоедова была прострелена ладонь левой руки, отчего у него свело мизинец. Это увечье и помогло, одиннадцать лет спустя, узнать труп Грибоедова в груде прочих, изрубленных тегеранской чернью.
«Портрет А. И. Истоминой». Художник неизвестен. 1820-е гг.
Авдотья Ильинична Истомина (1799–1848) – легендарная танцовщица Санкт-Петербургского балета
Первая танцовщица петербургского балета и одна из блестящих учениц «венчаного славой» Дидло, танцевавшая на сцене с лучшими партнерами того времени, Огюстом, Гольцем и др., весьма прозаически закончила свои похождения, выйдя замуж за какого-то бездарного второстепенного актера Экунина, блиставшего ее бриллиантами даже на пуговицах жилета и пережившего ее, так как сама талантливая Истомина оставила земное поприще в 1848 году и погребена у нас на кладбище Большой Охты.
В 1879 году И. К., до поездки в Новый свет, поехал в Голландию и Париж, где пробыл с осени до половины декабря, несколько месяцев, и познакомился с Гюставом Доре и Сарой Бернар. «Кипучая жизнь, многолюдство, неугомонная деятельность европейской столицы, – рассказывал И. К. Айвазовский, – особенно поразительны после апатичной Голландии. Словно переход из мрака полутемного, сырого подвала в ярко освещенную залу. Из массы впечатлений, новых встреч и старых знакомств в Париже на этот раз ничто особенно не врезалось в мою память. Из тех художников, с которыми виделся, могу назвать Гюстава Доре, известного у нас своими прекрасными рисунками к Библии, „Потерянному раю“ и пр. Я не раз встречался с Гюставом Доре и вынес о нем самое симпатичное впечатление. Тогда Гюстав Доре изменил карандашу и прилежно занимался скульптурой. Вообще я заметил, что на парижских художников напала какая-то страсть к лепке. За нее принялась по совету и под руководством Гюстава Доре, в его мастерской, и талантливая сценическая актриса Сара Бернар, с которой я познакомился у него. Воздерживаясь от всяких сравнений ее дарования сценического со скульптурными ее произведениями, могу сказать только, что в них заметны признаки богатых ее способностей». В декламации и игре Сары Бернар И. К. находил много сходства с талантливой ее ученицей Лидией Борисовной Яворской, которую он встречал на литературных вечерах в Петербурге. Он прочел давно о ней статью Вас. Ив. Немировича-Данченко в «Севере», и в разговоре со мной он, как художник, предсказывал ей, судя по ее внешности и сценическим данным, еще в начале весны прошлого года блестящий успех в роли герцога Гейхштадтского – сына Наполеона, в только что появившейся тогда новой пьесе Ростана «Орленок». И я тогда же передал об этой, еще, по ее словам, «не подвергнутой остракизму Суворина» после истории с «контрабандистами», премьере Малого театра. В «Figaro» и др. французских газетах тогда много писали уже о старой этой пьесе и роли, с особенным вниманием разучиваемой Сарой Бернар.
Я познакомился с Иваном Константиновичем и встречал его во время его проезда в Киев в 1888 году, в одном из богатейших домов города, на вечерах по вторникам у председателя биржи, коммерции советника Николая Григорьевича Хрякова, у которого мой дядя д-р И. В. Фурин был домашним доктором. «Вторники» отличались большим вкусом и оживлением. Роскошные апартаменты Хряковых в их громадном доме на Бибиковском бульваре, украшенные по стенам штофными материями, дорогими предметами роскоши и редкими картинами Айвазовского, собирали большое общество и всю городскую знать. Здесь было немало интересных личностей, но, конечно, всех их затмевал своей славой вечно живой, общительный и приветливый Иван Константинович, неподражаемые творения которого висели перед всеми тут же на стенах и заставляли заводить разговоры на любимый предмет его – искусство. Надо отдать справедливость и семье Н. Г. Хрякова – по радушию это был также один из первых домов в городе, все было на широкую ногу и сам хозяин и милая его семья старались занимать чем только можно гостей, из которых немногие только садились за карты до ужина. Несмотря на то, что кроме литераторов, артистов и художников здесь был налицо почти всегда весь персонал административный и педагогический, – он не выносил с собой скуки, так как гостей выручали неизбежные в таких случаях карты.
Как человек тонкого воспитания, очень умный и талантливый, И. К. Айвазовский, устраивавший свои выставки в Киеве, умел выбирать не только для картин сюжеты самые современные, но и темы для разговоров животрепещущие, всех оживлявшие. Его очень полюбили все мы и даже дети Хряковых – белокурые институтки, очень живого темперамента, бойкие и выдающиеся, как и все в этой семье, умом и красивой наружностью, окружая его тесной стеной, с любопытством слушали его рассказы, не сводя с него глаз.
Айвазовский очень любил дом князя Гагарина в Петербурге, где были назначены вечера по средам. Все высшее общество ездило на эти вечера, куда также приглашались художники только с выбором, потому что требовались фрак и mo mise decente, что есть не у каждого. Цель этих вечеров была очень хорошая – сблизить художников с большим светом или, как говорил сам князь, очень даровитый любитель-художник, изучавший искусство и церковные древности и близкий ко двору, – показать их друг другу. Прелестные барышни с любопытством смотрели на этих странных людей – художников, которых они нигде не могли увидеть, как теперь цыган или неаполитанцев. Вечера по средам сделались так людны, что несмотря на огромные комнаты «дворца» князя Гагарина, в них бывало тесно; устраивались спектакли, чтение, музыка, для занятия гостей были разложены на столах прелестные заграничные иллюстрированные издания, коллекции фотографий и гравюр. Одним словом, все было хорошо: общество самое избранное, и любезные хозяева, и прекрасная, оригинальная обстановка. И несмотря на это, цель не была достигнута. Художники, старые и молодые, всегда держались в стороне и, за исключением И. К. Айвазовского, – не сближались с обществом. Становилось скучно, и скоро великосветское общество перестало ездить на эти вечера, а художников, вообще людей робких и тщеславных, надо было уговаривать идти туда. Если бы у князя Гагарина было меньше этикета, как у мадам Гейне в ее артистическом салоне, то вечера были бы в состоянии удержаться дольше. В средствах к разнообразию и оживлению недостатка не было, среди художников бывали и литераторы, и музыканты – одним словом, много интересных личностей, и все-таки было скучно.
