Книга Андеграунд - Сергей Могилевцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
– Нет, не могу, – ответил он тихо, – ведь именно из-за них, из-за этих ужасов и чудовищ, я решил еще в детве покончить с собой!
– Что значит не могу? – наигранно вскричал я. – Если уж начали рассказывать, то выкладывайте все до конца, не упуская ни малейшей детали. Выкладывайте, а иначе я вас немедленно покину, и вы умрете от страха, вызванного клаустрофобией, так и не успев перерезать себе вены.
– Пожалейте меня, – взмолился он, падая на мокрый и холодный пол душевой, и обхватывая руками мои ноги. – Пожалейте меня, и не заставляйте рассказывать то, о чем я рассказать не могу!
– Что значит не могу, – еще раз строго спросил я, – зачем же вы заманили меня в этот подвал, и намекали на то, что ваше самоубийство связано с вашим счастливым детством? Будьте мужчиной, и идите уж до конца, умрите достойно, раскрыв перед смертью свою душу, и облегчив ее от груза страшных воспоминаний. Отвечайте немедленно, что за чудовища жили в вашей счастливой семье? Это что, были ссоры родителей?
– Нет, – сквозь слезы ответил он, – это не были ссоры родителей.
– Тогда, быть может, это были домогательства к вам со стороны родителей, как нередко бывает в некоторых семьях, и о чем никто никогда не решается говорить?
Спрашивая это, я уже почти наверняка знал, что речь шла именно о домогательствах к нему со стороны родителей. Что его чудовища и ужасы были именно такими домогательствами, и что именно из-за них он еще в детстве решил покончить с собой. Я видел его, униженного и раздавленного, лежащего, на мокром кафеле душевой, и обнимающего мои ноги, как будто я был господином, а он моим жалким рабом. Я знал, что мне надо остановиться, и не допрашивать его больше. Мне надо было дать ему спокойно перерезать себе вены, сказав на прощание пару одобряющих слов, и даже подержав в своей руке его руку, пока она совсем не станет холодной и мертвой. Но я был зол на него за то, что сам чуть не стал самоубийцей, что поддался на его уговоры, и спустился вместе с ним в этот вонючий подвал. Что лишь мгновение отделяло меня от того, чтобы полоснуть бритвой по своим собственным венам, а потом смотреть, как из них брызжет моя горячая алая кровь. И поэтому я продолжал допрашивать его дальше, чувствуя, что это доставляет мне неизъяснимое удовольствие.
– Вы правда хотите об этом узнать? – жалобно спросил он у меня.
– Да, да, – закричал я на всю дешевую, – я хочу узнать именно это! Отвечайте немедленно: вас домогались в детстве родители?
– Домогались, – тихо ответил он, – и я не мог противиться этому, потому что любил их, и был во всем покорен их воле.
– А кто больше домогался: отец, или мать?
– Отец, – прошептал он еле слышно, – но мать тоже принимала в этом участие.
– И вы испытывали при этом ужас и отвращение?
– Я ничего не испытывал, кроме любви, поскольку они были моими родителями. Но умоляю вас, во имя всего святого, не задавайте больше вопросов, а лучше зарежьте меня этой бритвой, которая сейчас находится в ваших руках. Зарежьте, пожалейте меня, окажите мне эту последнюю услугу!
– Зарезать вас этой бритвой, оказав вам тем самым последнюю милость? – громогласно захохотал я на всю душевую. – Нет, милый мой, такой милости вы от меня не дождетесь. Знайте же, что вы самый жалкий и ничтожный из всех людей, каких я когда-либо видел, кроме, возможно, меня самого. Что я сам долгие годы считал себя самым жалким и ничтожным человеком земли, а теперь оказалось, что я не один такой живу на земле. Что нас теперь двое, и вы ничем не отличаетесь от меня. Поэтому зарезать вас означает зарезать себя самого, а я этого не хочу, потому что мое время еще не пришло. Режьте, если хотите, себе сами, а я этого делать не буду. Я не окажу вам этой последней милости, потому что не хочу оказывать ее самому себе. Прощайте, надеюсь, что больше с вами не увидимся, и что у вас хватит смелости в одиночестве покончить с собой!
После этого я, брезгливо отсоединив его руки, которыми он за меня хватался, бросил на пол бритву, и, повернувшись, вышел из душевой. Я был совершенно уверен, что у него не хватит духу после всего сказанного покончить с собой. Вернувшись к себе в комнату, я первым делом сжег свою предсмертную записку, а его собственную спрятал к нему под матрац. Он вернулся через час, бледный, измученный и заплаканный, старательно отворачивая голову, чтобы не встречаться со мной глазами. Бритвы при нем не было. Мы оба молчали, но молчание это было тягостное, и если бы не вернувшийся со свидания Леонид, я бы от тяжести этого молчания набросился на него, и избил до потери сознания.
Я, повторяю, был чрезвычайно зол на него, и главным образом из-за того, что повел себя подло, и не дал ему покончить с собой. Я, без сомнения, был подлецом, растаптывая и унижая его на холодном и мокром полу душевой, и заставляя раскрывать передо мной страшные и мрачные глубины своей души. У меня в собственной душе было немало страшных и мрачных глубин, некоторые из которых я уже успел исследовать, а к другим даже не решался подходить, справедливо опасаясь, что они окажутся так глубоки, и так темны, что мне, как и Вениамину, не останется ничего, кроме как самому разрезать себе вены. Но, тем не менее, мне доставило величайшее наслаждение унижение Вениамина, которое произошло по моей вине, ибо я вел себя при этом, как последний подлец. Однако одновременно, сознавая это, я вдруг понял, что точно такое же наслаждение мне доставило бы мое собственное унижение, если бы кто-нибудь захотел унизить и растоптать меня так, как я унизил и растоптал его. Это было что-то новое в моих исследованиях самого себя, что-то совершенно неожиданное и неизвестное мне ранее. Я, без сомнения, был извращенцем, испытывающим наслаждение от унижения других и находящим точно такое же наслаждение от собственного унижения. Не думаю, что кто-нибудь из тех, кто будет читать эти заметки, сможет так откровенно написать о себе. Можете поэтому считать этот мой опус своеобразной исповедью, вроде исповедей Блаженного Августина, Руссо, графа Толстого, или даже Михаила Зощенко, которые я все внимательно прочитал, и советую прочитать вам. Можете поставить поэтому мои откровения на полку рядом с их откровениями, уверяю вас, мои записки стоят того! Об исповедях же упомянутых выше господ я еще поговорю через какое-то время, ибо у меня есть большие сомнения в искренности многих из них. Впрочем, у меня есть сомнения в искренности себя самого, и вы сами, читатели этих записок, вправе ставить вопрос об их достоверности и искренности. Впрочем, мне совершенно безразлично, будете вы ставить такой вопрос, или не будете, для меня достаточно уже того, что вы их читаете. И, потом, мне надо закончить историю с Вениамином, который сильно изменился со времени своего возвращения из подвала, и неоднократно пытался начать со мной разговор. Как я не противился, но разговора с ним избежать все же не удалось.
– Вы, конечно, вправе презирать меня, – сказал он мне в одну из ночей, когда мы оба не спали, и лежали на своих кроватях с открытыми глазами. – Вы, конечно, вправе презирать меня, и всячески осуждать, но, знаете, мне все равно, я не страшусь ни вашего презрения, ни вашего осуждения!
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Андеграунд - Сергей Могилевцев», после закрытия браузера.
