А что — резиденция, ну так какие проблемы? Тем более что, судя по обилию всякой прислуги, здесь уже успели обосноваться новые хозяева. И вряд ли, будь сегодня жив Орлов, оказался бы здесь господин адвокат со своим «коллегой», с которым он собирался попутно, может быть даже во время перемены блюд, решить и свои, сугубо меркантильные, проблемы. Не бесплатно же станет пахать на финансовых и криминальных дельцов известный член Московской городской коллегии адвокатов!
И снова угадал Турецкий. Белкин перешел к делу, причем решительно и словно отринув всяческие сомнения, которые, возможно, у него еще оставались, именно после того, как они покончили с чудесной, золотисто-шафранного цвета, стерляжьей ушицей и ожидали, когда им подадут зажаренного на вертеле сибирского осетра.
— Сегодня, надо понимать, у них тут рыбный день! — не без юмора заметил Зорий Августович, еще только проглядывая обеденное меню. На что Турецкий не удержался и спросил:
— А что, это заведение теперь открыто и для широкой публики?
Белкин внимательно, поверх очков, поглядел на него, улыбнулся и ответил:
— Широко известной в крайне узких кругах.
— Я так и думал, — кивнул Александр Борисович.
Как, должно быть, лестно, когда тебя относят к избранным! Да еще в узком кругу!
И вот наконец наступил момент истины.
— Если вы не запамятовали, милейший Александр Борисович, я имел уже честь объявить вам, что некоторые не самые главные проблемы, связанные с количеством… ноликов, — он пальцем изобразил на крахмальной скатерти несколько кружочков, — оказались вполне решаемы.
— Да, — коротко ответил Турецкий.
— При одном условии, — поторопился Белкин и стал ждать новой реакции, но Турецкий с равнодушным выражением молчал. — Фокусы тут не пройдут… извините за некоторую грубость. Но ведь и против правды, как известно, не попрешь, верно? Вас очень хорошо знают те, кто кровно заинтересованы в том, чтобы дело благополучно прекратилось. И в этом случае, опять-таки, если у вас остаются сомнения в вопросе, как поступить, приняв, скажем, сейчас выставленные условия, а после передумав, вы чрезвычайно сильно подвергаете себя ненужному риску. Я понятно изъясняюсь?
— Одну минуточку. Давайте-ка, любезный Зорий Августович, сперва расставим все акценты. Как помнится, я ни разу не сказал вам, что готов по первому же свистку, подобно послушной собачке, остановить мчащийся поезд. Да это мне, собственно, и не под силу. Речь у нас с вами пока шла лишь о том, что вы назвали практически недавно, часу не прошло, сближением мнений. Выяснением взаимных точек соприкосновения. Установлением, хотя бы для начала, некоторого взаимопонимания между мной и, к примеру, вами. Либо — вашими «заказчиками», простите мне расхожий нынешний термин, и, скажем, тем же президентом, который поручил мне вести честное и объективное расследование. Разве не так? Или тогда, значит, я вас где-то неправильно понял?
Белкин, отрешенно глядя на него, молчал. И губы его были поджаты, словно он усилием воли сдерживал готовые сорваться возражения.
— Хорошо, мы оба могли слегка заблуждаться, желая поскорее и к общему согласию решить обоюдоострую проблему. Но в данный момент я вовсе не собираюсь отыгрывать назад, нет. Речь у нас, еще там, в Москве, если помните, вдруг коснулась такого термина, как совесть. На что я вам, — Турецкий широко и открыто улыбнулся, — сказал, что моя личная совесть, вероятно, удовлетворилась бы миллионом долларов, а вы при этом вспомнили знаменитого Остапа, верно? И оба мы засмеялись. Вы, возможно, от неуверенности, что ваши хозяева смогут принять подобное, мягко выражаясь, идиотское предложение, а я от грандиозности суммы, которую себе и представить-то не могу. Далее. Вы объявили, что вопрос решаем. В каком, простите, смысле? Вы привезли миллион? Но тогда где же охрана?
— Вы позволите? — наконец выдохнул Белкин.
— Разумеется, коллега.
— Ну, о миллионе баксов не может быть и речи. Мы все так и поняли ваши слова, в качестве удачной шутки.
Турецкий молча выразил свое удовлетворение объяснением.
— Но ту сумму, которую мне было предложено обозначить, вы, надеюсь, помните? Так вот, она может быть, естественно, увеличена до… скажем, до разумных пределов.
— А что? — задумчиво заметил, словно самому себе, Александр Борисович. — Возможно, и в этом есть некий смысл. Я продолжаю знакомиться с материалами дела. Веду, не исключаю и такого, собственное расследование. Или доследование, называйте как хотите. Но при этом имею в виду его финал, в котором мысль о том, что губернатор Орлов не Стал жертвой целенаправленной и жесткой политики, направленной на его полное отрешение от власти, а все оказалось делом простого случая — пусть трагического и нелепого, — вот такая мысль должна остаться путеводной. Если выражаться высоким штилем советской эпохи.
Турецкий увидел, что адвокат слушал его уже с явным интересом, и продолжил свои рассуждения:
— Обычно ведь в нашем деле как бывает? Да и вам самому об этом прекрасно известно. Все знаем даже имена тех, кто кровно заинтересован в том, чтобы строптивый губернатор быстрее покинул мир сей — их ведь вычислить не трудно, коллега. Но вычислить — это одно, а вот доказать — совсем другое. Можно, конечно, попытаться вылезти из собственной кожи в поисках убедительных доказательств, а можно и не вылезать, никто тебя не осудит за то, что ты испытываешь ужас и отвращение, например, к физической боли, правда? Это уже свойство физиологии человека, а не его характера, духа. А совесть — она хоть и болит иной раз, но мы же знаем — пожмет-пожмет и пройдет, и все забудется…
— Вот видите? — будто обрадовался Белкин. — А сами относитесь с иронией к моей идее консенсуса. Ах вы! — И он даже изволил, что называется, пальчиком пригрозить этакому непослушному и шаловливому «важняку». — И все-то вы отлично понимаете, Александр Борисович. Скажу больше, я даже рад такому, — он подчеркнул это слово, — повороту нашего разговора! Разумеется, только абсолютно недалекий человек станет выпрыгивать из собственной шкуры…
«От видимой удачи он становится невнимательным, — подумал Турецкий. — Из шкуры, скорее всего, придется выпрыгивать именно ему, когда он вынужден будет доказывать невиновность своих клиентов. А у меня речь шла о собственной коже… И это много больнее».
— А что касается суммы, то она вполне, я думаю, может быть и удвоена, и даже, пардон, утроена.
— Мне тоже кажется, что для кого-то триста, например, тысяч долларов — это крыша мира, верх мечты и блаженства. Но давайте пока оставим и эту не самую главную в данный момент тему. Мне не надо вам объяснять, что значит проведение объективного расследования?
— Полагаю, что нет! — Хорошее настроение определенно вернулось к адвокату.
— Значит, для начала договоримся так. Я занимаюсь своим делом, и мне никто не мешает. Потому что любая помеха будет мной немедленно расценена как срыв нашего с вами устного соглашения. Когда я закончу порученное мне дело, я, пожалуй, готов буду поделиться, опять-таки лично с вами, своими выводами. Мне бы не хотелось, чтобы еще и между нами возникали какие-то новые посредники. Иначе какой же, к черту, консенсус?! Какое, как вы сказали, сближение «опиньонов»? Напротив, как утверждал один мой приятель, полнейшее недопонимание!
