Сон приснился примерно через месяц после того, как мерзавец меня соблазнил, на следующий день после визита к нашему послу — встревоженному и явно недовольному мною, — который официально заявил мне, что оттепель закончилась и я должен опасаться провокаций органов безопасности (сокращенно — «УБ»), с каждым днем все активнее действующих среди иностранцев. Я с невинным видом возразил, что ни с кем не общаюсь. Из посольства вышел весь дрожа, по дороге домой зашел куда-то выпить коньяку, после чего лег и задремал.
Мне приснилась охота в каком-то французском парке, немного напоминающем Версаль. Конной травле линялого лиса, в котором я еще во сне узнал себя (в школе меня прозвали «Фуксом» — «Лисом»), предводительствовал амурчик в маске с автоматом в руках. Вместо того чтобы удирать со всех ног, лис замер как вкопанный у ворот с надписью «Дворец короля УБУ», встал столбиком, умоляюще сложил лапки и вперил влюбленный взгляд в мерзавца, который обрушил на Фукса град пуль.
Смысл сна был прозрачен: я капитулировал перед мерзавцем. Более того: капитулировал охотно. Откуда подобный мазохизм у Фукса, который никогда, ни до, ни после, таким мазохистом все же не был? Ответа у меня нет и по сей день. Трудно винить во всем отвратительную варшавскую зиму и уныние, вызванное отъездом лесного эльфа; правда, я действительно очень по нему тосковал. К. был старше меня на добрый десяток лет. Он сыграл определенную роль в событиях «польского октября», а в начале января 1959-го, через неполных два месяца после моего приезда в Польшу, был отправлен за границу.
Не в силах вынести одиночества, я стал таскаться по гнусным кабакам, погружаться в отвратительный педрильский полусвет и посещать ночной бар «Гранд-отеля», вонючий и исключительно мерзкий зальчик, куда местные допускались лишь в сопровождении законных владельцев твердой валюты. Именно там, среди самых подозрительных фарцовщиков и валютчиков, я прогулял очередную февральскую ночь, а когда бар опустел, поплелся к выходу.
Я уже взялся за дверную ручку, когда за замшевой портьерой кто-то включил проигрыватель и поставил пластинку. Услышав танго «О, донна Клара!», я остановился и оглянулся: из-за портьеры, пританцовывая, появился похожий на ангелочка молодой блондин и приблизился ко мне. Благоухая дорогими духами, он поклонился и пригласил меня на танец. Я и оглянуться не успел, как он уже вел меня так ловко, словно мы с ним танцевали всю жизнь.
Вообще-то танцор из меня никудышный, вот почему это произвело на меня впечатление. Пластинка закончилась, ангелочек налил мне чего-то сладкого и поставил Жюльетт Греко; мы снова принялись танцевать. Что было дальше, не помню. Очнулся я над унитазом в небольшой, но шикарной квартире «студента балетного училища». Мерзавец вызвал «знакомого врача», и тот на безупречном французском языке заверил меня, что я подхватил «желудочный грипп, который гуляет по Варшаве», прописал «лекарства» и оставил под столь великолепным «присмотром», что я провалялся две недели, а когда встал, меня шатало.
Чтобы «заботиться» обо мне, мерзавец сделал себе второй ключ к моей квартире, приходил без предупреждения, прибирал, «разложил» бумаги, вынимал почту, подходил к телефону и что-то, видимо, мне подсыпал, потому что меня постоянно клонило в сон, я стал сам не свой. Жизнь превратилась в такой кошмар, что выдворение в срочном порядке — поистине символическое наказание за предъявленные мне обвинения («многократное совершение развратных действий, разложение школьников, сбор засекреченных сведений») — я почел за благо.
И по сей день для меня загадка, кто затратил столько усилий, чтобы опозорить начинающего преподавателя французского языка. Что они — подозревали, будто я прибыл в Варшаву с тайной миссией? А может, я оказался пешкой в тамошних играх? Может, кто-то хотел скомпрометировать К. и его либеральную культурную политику, плодом которой было создание Французского центра? Может, кому-то мечтался неосталинский процесс над «содомистом и шпионом», засланным в Польшу с двойным заданием: заразить страну «сексуальной проказой» и проторить путь империалистической разведке?
Симулируя ревность, мерзавец несколько раз расспрашивал меня о «милых отношениях с красивым господином министром». Судя по его инсинуациям, нас видели в парке, когда во время прогулки с послом мы случайно встретили К. и его дочку, однако ничего не знали о нашей второй встрече, хитроумно организованной К., который несколько дней спустя заглянул ко мне в отель во время завтрака. Помню, я пил кофе, когда он прошел мимо моего столика. Заговорщицки подмигнул и пробормотал на своем забавном французском: «Притворяться, что я тут нет. Я иметь для месье профессор апартамент, завтра видеть 10 час, я и месье, колонна Зигмунта, вы понимать, хорошо?»
В изумлении и восторге я кивнул. К. уже хотел было отвернуться, но вдруг что-то вспомнил и спросил: «Вы читать “Большой Мольн”»?[71]Я ответил утвердительно, а К. широко улыбнулся и воскликнул: «Мой книжка фаворит, а вы?»
Я потерял дар речи, потом улыбнулся и снова кивнул. В молодости это был мой любимый роман.
Была ли квартира лишь предлогом увидеться со мной? Безусловно нет. К. хотел мне помочь, а коллега «из квартиры, снятой у ответственного съемщика», действительно слег с сердечным приступом, о чем К. сообщил мне назавтра, положив ладонь на грудь слева и ловя ртом воздух. Поэтому план изменился. Вместо «смотреть апартамент» К. предложил вместе «осмотреть Варшаву».
На трамвае мы переехали через Вислу, пересели в другой трамвай и кружным путем вернулись в Старый город. Таким образом К., вероятно, избавился от своего «ангела-хранителя», что тогда не пришло мне в голову. Ближе к вечеру мы зашли в закусочную самообслуживания, немного похожую на детсадовскую столовую: стены облицованы кафелем с изображением животных — синие рисунки на белом фоне. Мы сели в углу, а К., удовлетворенно оглядевшись, заметил: «Зоопарк, Дельфт, Вермеер. Я это любить!» Потом, ни о чем меня не спрашивая, принес на подносе две порции блинчиков «а la polonaise»[72](с начинкой из сладкого творога, посыпанных сахаром и политых сметаной), две кружки с теплым сладким чаем, две алюминиевые вилки и два ножа, за обрезанные острия которых он извинился.
После обеда он спросил, хочу ли я «посещать вилла нова». Я понятия не имел, что это такое, но с энтузиазмом согласился. В автобусе К. объяснил мне, что после «виктории над турки» король Собеский построил для «свой жон Мари» дворец под названием «вилла нова». Потом носовым платком протер запотевшее окно, чтобы показать мне «реконструкцию». Я притворялся, что интересуюсь восстановлением Варшавы, хотя больше всего меня вдохновлял сам факт экскурсии, которая, как я думал, положит начало нашей дружбе.
Знай я, что К. как раз получил назначение за границу, я бы понял причину его эйфории, которую ошибочно приписывал своей особе. Теперь я думаю, что для К. наша прогулка к «вилла нова» была началом путешествия на олицетворяемый мною Запад. Разрушенный дворец он приветствовал словами «прекрасная Италия», по парку помчался с по-мальчишески озорным выражением лица.
