Когда мы вернулись домой, мне стало ясно, что встреча с временными соседями повлияла на поведение Мамбл.
Она никогда не была грубоватой, но три-четыре дня вела себя довольно высокомерно, требовала еды и ухала не так и не там, где всегда. Конечно, такое отсутствие дружеских чувств меня немного расстроило, но я утешался тем, что, если со мной что-то случится, Мамбл без особых проблем сможет устроиться в чьем-нибудь вольере.
* * *
Несмотря на довольное вежливое общение с Джин, когда та в июне согласилась последить неделю за Мамбл, после осени 1979 года мне стало ясно, что поведение совы становится все более территориальным. Отношение ее ко мне не изменилось. Я по-прежнему мог знакомить ее с настойчиво желавшими такой встречи гостями, когда те устраивались на диване в гостиной. Но если кто-то приходил, когда сова свободно летала по квартире, она воспринимала это как вторжение в ее личное пространство и вполне могла спикировать на голову нежеланного гостя. Военные каски меня выручали, но пару раз мне приходилось быстро ловить сову и запирать ее в кухне. Там она начинала подпрыгивать и царапать дверь, возмущенно ухая и кидая на нас яростные взгляды из-за стекла. Это было неприятно. Некоторые гости воспринимали такое отношение очень лично. Кроме того, мне было трудно готовить для них кофе.
Осенью 1979 года поведение Мамбл по отношению к гостям стало абсолютно нетерпимым. Как-то вечером я готовил ужин для Грэма. Племянник сновал между кухней и гостиной, принося столовые приборы, вино и прочее. Мамбл сидела на двери, наблюдая за тем, как он проходит мимо. Раньше она всегда относилась к нему если не дружелюбно, то по крайней мере вежливо и отстраненно. Но в тот вечер Грэму явно не понравился ее взгляд: «Мне кажется, она что-то замышляет». И предчувствие его не обмануло. Когда Грэм проходил мимо нее в следующий раз, он почувствовал резкий удар в основание черепа. Удивленный, он поднял руку. На руке оказалась кровь. Увидев, что Мамбл вернулась на дверь и снова прицеливается, Грэм испытал смешанные эмоции. С одной стороны, сова казалась пушистой и милой. Это был домашний любимец дяди. С другой стороны, она только что клюнула его до крови и явно собиралась это повторить. Времени у него хватило лишь на то, чтобы схватить пустую картонную коробку и воспользоваться ею как щитом. Это сработало, но Мамбл тут же зашла на следующий круг.
Услышав его крик, я выскочил в коридор с деревянной ложкой в руке. Увидев племянника в картонной коробке на голове, я, к своему стыду, расхохотался. Грэм до сих пор помнит мой смех и то, как я повторял: «Надо же, она никогда не делала ничего ПОДОБНОГО!» Так ведут себя хозяева собак, пытающиеся утешить жертв своих любимцев и внушить им, что они сами виноваты в неподобающем поведении. Мамбл пришлось поймать и поместить в клетку на балконе. Но Грэм вспоминает: чувство облегчения омрачалось печалью из-за того, что ему больше никогда не удастся так тесно общаться с этим прекрасным диким созданием.
Несмотря на явные свидетельства того, что моя сова – пожалуй, чуть запоздало – овладела всеми взрослыми инстинктами и готова защищать свою охотничью и гнездовую территорию, признаюсь, я поверил в это не сразу. Впрочем, долго прятать голову в песок мне не удалось. И это произошло, когда ко мне пришла моя подруга Белла. Раньше Мамбл благосклонно позволяла ей погладить себя и немного поворковать над ней. И на этот раз Белла, как обычно, потянулась к сове, сидевшей на двери. Мамбл мгновенно спикировала ей на голову, как пушистый кирпич, с выставленными когтями. Когда я осматривал голову Беллы, дабы убедиться, что она не пострадала, подруга с прямотой, принятой на Северном Кавказе, где она выросла, высказала все, что думает о существе, которое раньше казалось ей живой плюшевой игрушкой.
Урок оказался предельно ясен. Двух толкований быть не могло. Мамбл больше не непредсказуемая, но все же очаровательная игрушка, которую можно всем показывать и с которой можно играть. Она стала взрослой, опасной птицей, защищающей свою территорию и признающей только одного хозяина. С этого дня и до конца ее жизни я никогда не позволял кому-либо находиться с ней в одной комнате.
Много лет спустя мы с Диком провели эксперимент (на Дика я надел надежный защитный шлем). Мы с братом очень похожи – у нас одинаковый рост, сходное телосложение, мы оба носим бороду. Он – опытный сокольник и умеет обращаться с птицами. Их общество его не пугает. Мы провели довольно много времени в том же помещении, где стояла ночная клетка Мамбл. Я не стал накрывать ее одеялом, чтобы птица привыкла к Дику. Как только я открыл клетку, она набросилась на Дика, но позволила мне поймать ее и снова посадить в клетку. Наши отношения были только нашими, и чужим в них места не оставалось.
* * *
Изредка я нарушал свое правило никогда не впускать Мамбл в мою спальню и кабинет. В спальне находилось большое настенное зеркало с хорошим освещением. Только здесь я мог попытаться сфотографировать сову на своем плече. Поскольку в комнате помещались только двуспальная кровать и кресло, и для совы не было ни привлекательной жердочки, ни вида из окна, отличающегося от вида из гостиной, она обычно спальней не интересовалась.
Исключением стал случай, когда я менял пододеяльник, а сова свободно летала по квартире. Это всегда непростое занятие в столь тесной комнате. Сменить пододеяльник, не открыв двери, было просто физически невозможно. Когда Мамбл увидела, как я сражаюсь с непокорным постельным бельем, она тут же решила, что это новая игра, изобретенная исключительно ради ее развлечения. Поскольку ее всегда привлекали отверстия и туннели, большой мешок, наполовину натянутый на одеяло, сразу же показался ей соблазнительной игрушкой. При первой же возможности она подскочила ко мне и забралась внутрь. Ухая, как дикий команч, Мамбл попыталась добраться до самого дальнего угла. Ей страшно понравилось скакать по гладкой поверхности мягкого одеяла под тонким, полупрозрачным тентом, накрывающим ее с головой. Она проскакала туда и обратно, и лишь потом я сумел поймать ее и выгнать на кухню. Но ее когти оставили заметные следы на постельном белье.
Как любому любящему родителю, мне было очень трудно устанавливать для совы правила поведения и настаивать на их соблюдении. Как-то раз я работал дома и проявил слабость – впустил сову в свой кабинет. (Всегда хочется показать домашнему любимцу что-то новое, хотя бы ради того, чтобы понаблюдать за его реакцией.) Я не помню всех деталей, но тем утром она вела себя исключительно хорошо, и я подумал: «Ну что случится? Какой вред она может принести?» Конечно, стоило один раз проявить слабость, как за первым разом последовал второй.
Вскоре я утратил авторитет, а Мамбл мой кабинет показался гораздо более интересным местом, чем спальня. Комната была большой, с приглушенным освещением. Мой стол стоял у окна, выходившего на балкон с видом на ее клетку. В комнате находился большой встроенный шкаф с дверцей-купе, такой же, как в коридоре, который она просто обожала. Но в шкафу в кабинете хранилась старая военная форма. На стенах висели книжные полки, а в углу стоял манекен в парадной форме Иностранного легиона. К моему облегчению, Мамбл сочла большие малиново-зеленые эполеты на плечах манекена неудобной жердочкой. Эти коллекционные предметы – подарок ветерана, прошедшего две войны, были мне очень дороги, и мне не хотелось, чтобы сова изодрала их или испачкала. В шкафу и на полках оказалось много интересных щелочек и отверстий, куда можно было протискиваться и прятаться. Попадая в кабинет, Мамбл быстро находила себе уютный темный уголок, где можно устроиться. Пока я редактировал тексты с карандашом, проблем не возникало. Но стоило мне начать печатать…
