В один чудесный сентябрьский день, когда в воздухе стоял тонкий аромат роз, Руфь пришла вместе с Полиной понаблюдать, как движутся дела. Оживлённая рабочая атмосфера строительства заворожила её. Ирландцы, свободные цветные и наёмные рабы «из города» бодро трудились бок о бок.
Пройдя через зияющую раму, где должны были позже навесить двери, Руфь усадила Полину на козлы для пилки досок.
– Смотри, малышка. Люди работают. Посмотри на того человека. Бог ты мой, никогда не видела такую крошечную пилу. Как игрушечная! А видишь людей, которые распаривают планочки?
Какой-то рабочий с кожей кофейного оттенка подгонял деревянные рамы.
– Эй ты! – крикнул ему один из ирландцев. – Убери свои грязные руки от шаблона!
У большинства рабочих руки были крупными и грубыми, но у кофейного – гладкие и изящные, как у господ. Не обращая внимания на ирландца, он продолжал работать.
– Иисус, Мария и Иосиф! Что ты делаешь, а?
– Эта не входит, Маккуин, – ответил чернокожий. – А эту нужно отшлифовать. Тут угол слишком острый.
Белобрысый, с рябым лицом ирландец упёрся здоровенными руками в бока.
– Да кто ты такой, чёрт побери, чтобы исправлять мою работу?
Темнокожий выпрямился, словно этот вопрос заслуживал ответа:
– Я двенадцать лет был подмастерьем у Джейкоба Беллоуза, лестничных дел мастера, который выстроил лестницы в Малберри-Парк, Робинсон-Хаус и в бальном зале в Блейкли-Хаус. Здесь я главный по возведению лестниц. И тебе придётся делать то, что я скажу, или проваливай.
– Ну, ладно! Ладно! Мистер Джеймисон! Мистер Джеймисон, сэр, вы нам нужны!
Визг пилы стих, все отложили инструменты, пока начальник пробирался меж нагромождённых конструкций. А темнокожий мастер в это время склонился над верстаком, установил транспортир и принялся чертить дугу на доске.
Джеймисон провёл рукой по волосам.
– В чём дело? Что случилось? Неужели нельзя обойтись без споров?
– Мистер Джеймисон, сэр, вот этот ниггер указывает мне, что делать. Этот наглый ниггер.
Темнокожий человек бесстрастно, словно находился в другой комнате, продолжал чертить. Было слышно, как карандаш скребёт по дереву.
Какой-то рабочий выругался, и приятель ткнул его кулаком в плечо.
Джеймисон неуверенно улыбнулся:
– Мистер Глен?
– Да, сэр? – Он положил карандаш рядом с инструментом, прежде чем обернуться.
– Вот Маккуин…
– «Рабочий должен быть достоин своей зарплаты», мистер Джеймисон. Разве не так? Если Маккуин не будет делать то, что я ему говорю, то от него больше хлопот, чем пользы.
– Джеху…
– Мистер Джеймисон, в Саванне полно строителей, которым нужна работа. Мне нужны люди, которые будут делать то, что я сказал, без всяких оговорок.
– Этот ниггер…
Джеймисон открыл кошелёк, чтобы отсчитать монеты:
– Ваша зарплата.
– Вы увольняете белого человека…
– Мистер Маккуин, мне нужен мастер по лестницам. Джеху Глен учился у англичанина, лучшего в Низинах.
– Ну что за… выходит – я последний болван!
Чтобы Маккуин ещё больше не набедокурил, его схватили за руки, когда он проходил за спиной у Глена, склонившегося над работой, поэтому ирландец только в сердцах плюнул в опилки. Джеху даже не поднял головы.
Руфь прошептала:
– Ты видела, малышка Полина? Верить ли своим глазам?
Темнокожий лестничный мастер наклонился к Джеймисону, о чём-то тихо предостерегая, но при этом не прервал работы. Джеймисон, судя по всему, собирался сказать что-то ещё, но потом, обернувшись к остальным, произнёс:
– Сегодня ведь не суббота? Если так, беритесь за дело.
По пути домой Руфь принялась напевать мелодию, которую где-то слышала очень давно. На следующее утро в Рейнолдс-сквере няня Сериз, услышав тот же мотив от неё, нахмурилась:
– Нечего петь песню повстанцев.
– Повстанцев? – переспросила Руфь.
– Не вздумай больше её напевать!
Руфь насупилась.
– Разве не знаешь, – прошептала Сериз, – что это песня гаитянских повстанцев? Белые господа приходят в ярость, когда слышат эту песню.
После обеда Полина спала во дворе в тени зонтика от солнца.
Создания прекраснее Джеху Глена Руфи встречать не приходилось. Где родился этот человек, как природа отлила такую совершенную форму? Ни одного лишнего движения, лишь точность и стремительность, когда стружка завивалась из рубанка и солнечные лучи вспыхивали золотом на его руках. Когда он сбривал волоски с них, чтобы проверить остроту стамески, Руфь хотелось крикнуть:
– Осторожней! Не порежьтесь!
Интересно, думала она, не проверял ли он так каждое лезвие напоказ для неё?
Назавтра и на следующий день она снова пришла на стройку. Однажды, когда Джеху зачем-то зашёл в дом, она коснулась лезвия его рубанка, тут же порезалась и сунула палец в рот, ощущая вкус горячей, сладкой крови.
В другой раз она спрятала в передник завиток вишнёвой стружки, и легкий аромат вишнёвого дерева витал той ночью у её лежанки.
Остальные няни тоже стали подвозить коляски к большому строившемуся дому. Старшие дети сооружали из обрезков форты и корабли.
Няня Сериз кое-что знала о свободном чернокожем мастере:
– Отец его был белым. Как-то он купил себе хорошенькую служанку – и вскоре повелось, как обычно. Когда подрос мальчик, отец освободил его и отдал в учение одному англичанину, который построил все большие дома в Чарлстоне. Когда англичанин умер, Джеху стал делать всё сам. Он о себе высоко думает.
– Так и есть, – улыбнулась Руфь.
– Но такой скаредный. Спит на скамье в каретном сарае, чтобы только не тратиться на комнату.
– Он практичный. Копит на свадьбу.
– Девочка, лучше тебе не заходить в каретный сарай, как стемнеет.
– Да я даже ни словом с ним не обмолвилась, няня Сериз. Ни единым словечком.
Соланж полагала, что Уэсли слишком долго задерживается на работе, и в один октябрьский вечер так и сказала ему за ужином. Она также считала, что он слишком много пьёт, но не стала говорить об этом.
Уэсли потёр глаза:
– Всем этим новоявленным агентам и покупателям непременно нужно «видеть меня», или «купить мне стопочку», или «понаблюдать, как я веду дело», то есть разобраться в области, где я хорошо понимаю, а они нет. Плантаторы из Верховий уже стонут от наплыва этих новоявленных агентов, которые предлагают цены, не оставляющие надежды на прибыль.
– Может, тебе следует поменьше работать. Больше перепоручать свои обязанности другим.