Я не знала, что сказать, ибо именно нечто подобное и желала услышать. Мне так хотелось стать частью волшебства этой ночи. Я жаждала быть особенной, красивой… я жаждала быть любимой.
У меня не было желания показывать мистеру Доджсону, как он меня осчастливил, а потому я молча уставилась в землю. Удивительным образом мои чулки не сползли, а черные кожаные туфли по-прежнему выглядели аккуратно — очередной признак взросления. Последнее время то же стало происходить и с моей одеждой, моей прической и вообще со всей моей внешностью.
— Я скоро стану юной леди, — пробормотала я, внезапно возненавидев себя за то, что мои слова точь-в-точь повторяют слова Ины. Зачем, ради всего святого, я это сказала? Слова сами сорвались у меня с языка.
— Да. — Мистер Доджсон подвел меня к незанятой скамье. Вытащив носовой платок, он протер ее, поскольку на подлокотнике стоял полупустой бокал эля. Мистер Доджсон поставил бокал на землю, и мы сели. Эдвин пошел вперед, к киоску, где торговали чашками и прочими сувенирами, посвященными знаменательному событию.
— Мне так сказала мама, — продолжила я, тут же пожалев о сказанном, но не в силах остановиться. — Вы знаете, скоро мой день рождения, мне исполнится одиннадцать. Я почти уже взрослая для того, чтобы… — Закончить свою мысль я не сумела, ибо она не окончательно оформилась у меня в голове. Там вертелось столько всего. А для чего я еще не повзрослела?
— Почти уже взрослая? Разве может человек быть достаточно взрослым? Или всегда будет чего-то недостаточно?
Мистер Доджсон улыбнулся, забавляясь, и если в другое время я бы приняла его игру, в эту ночь она вызвала во мне лишь досаду. Она показалась мне нелепой, ведь нам нужно обсудить столько всего более важного. На минуту я почти увидела его мамиными глазами: чудак, живущий фантазиями, говорящий нонсенс.
Но это продлилось лишь миг. Мистер Доджсон задержал дыхание, словно лишь сейчас осознал смысл сказанного мной. Затем он закрыл глаза. А когда открыл, его поразительно голубые глаза всецело сосредоточились на моем лице. Мне пришлось отвести взгляд, ибо сейчас, я знала, он видел меня совсем по-другому, и, хотя именно этого я и добивалась, произошедшая с ним перемена меня испугала.
— Достаточно взрослая, чтобы думать о л-л-любви? Как принц и принцесса Уэльские?
Наши колени соприкасались. Через его шерстяные брюки я чувствовала тепло и твердость его тела. И не решалась посмотреть ему в глаза.
— Да, я действительно думаю, что… что сегодня ночью невозможно… невозможно о ней не думать.
— Стало быть, это естественно, не так ли? Фантазировать, питать надежды? — Мистер Доджсон снизил голос так, что мне пришлось поднять на него глаза, чтобы убедиться, что он действительно это сказал. Теперь он на меня не смотрел. Вообще казалось, что он разговариваете кем-то другим. Однако, кроме меня, рядом никого не было. — Грезить — это естественно.
— Такое ведь случалось с вами прежде? Когда вы говорили о своих головных болях и снах о… обо… — Я почему-то не могла произнести вслух то, что настойчиво нашептывал мой смелый внутренний голос: «Обо мне».
— Да, в некотором смысле. — Мистер Доджсон наконец повернулся ко мне. В его сияющих ласковых глазах отражались волшебные огни: мерцающее пламя свечи в фонаре за нами, звезды, разноцветные фейерверки, то и дело вспыхивавшие в небе над головой. — Теперь мои грезы о другом, — продолжил мистер Доджсон монотонным голосом, так не похожим на тот, что звучал на реке, когда он рассказывал мою историю. — Сначала они меня пугают. Но потом я вижу их в истинном свете, чистыми и священными, как любовь, какой она может быть, и я думаю… я надеюсь… что все может сложиться именно так, но эта мысль меня тоже пугает.
— Вам не стоит бояться, — порывисто сказала я, гадая, сколь часто он терзался, ощущая, как разрывается мое сердце оттого, что я не могла быть с ним в самые трудные для него минуты.
— Не стоит? — Его глаза… в них светилась надежда. Он вглядывался в мое лицо в поисках ответа, который я вряд ли знала.
И все же я отрицательно покачала головой.
— Ах, если б я только могла вам помочь. — На глазах у меня выступили слезы, слезы отчаяния, ведь я никогда не могла оказать реальной помощи тем, кого любила.
— Милая Алиса. — Губы мистера Доджсона изогнулись в грустной улыбке, более печальной, чем обычно. — Знаете ли вы, как помогаете мне всего лишь тем, что существуете на свете?
— Правда?
— Да. Только тем, что существуете, тем, что никогда не повзрослеете, тем, что останетесь моей цыганочкой-дикаркой.
— Но я взрослею… Я только что вам об этом сказала. Да вы и сами знаете. Я уже почти юная леди.
— Но вас ведь это не изменит, правда, Алиса? Не изменит, как всех остальных? Вы особенная. Вы уже были зрелой, будучи юной, а значит, останетесь юной, даже когда состаритесь.
Я ничего не могла на это ответить. Следовать его логике — означало предаться собственной мечте, мечте, скорее всего мне не дозволенной. Поэтому я просто взяла его руку, затянутую в перчатку, и ощутила длинные, сужающиеся к концам пальцы, которых так жаждала коснуться, поводить по ним своими пальцами, сравнить, насколько они длиннее моих. Я забавлялась с его рукой, переворачивала ее ладонью кверху, прижимала к его ладони свою, затянутую, как и у него, в мягкую кожу перчатки, и, несмотря на два слоя кожи, чувствовала тепло живой мужской руки.
Он судорожно сглотнул, словно у него вдруг пересохло в горле. Его запястье с бьющимся пульсом коснулось моего, но мне этого было мало. Почему нас разделяет столько преград — одежда, приличия, время, возраст и благоразумие? И все же разве не я его маленькая дикарка? Цыганочка, о которой он мечтал? Раньше мне требовалось позволение кататься по траве, почувствовать жизнь своей обнаженной кожей. Теперь мне никакого позволения не нужно.
Я выгнула руку, совсем чуть-чуть, и наши запястья вновь соприкоснулись — плоть коснулась плоти. Мистер Доджсон резко вдохнул и задержал дыхание.
Я же продолжала дышать ровно. С восхищением глядя на наши соприкасавшиеся обнаженные запястья — мое розовое и нежное, его бледное и мускулистое, с мягкими коричневыми волосками, щекотавшими мне руку, — я поражалась своей смелости. Что еще мне оставалось? Что еще могла я получить? Я вновь почувствовала себя победительницей, ибо мне принадлежало сердце мужчины и его рука. Я это знала так же верно, как и то, что принц и принцесса Уэльские будут жить долго и счастливо. Я знала, что мистер Доджсон будет аплодировать любым моим словам и даст мне все, чего бы я ни попросила. Сознание этого освобождало меня от всяческих запретов.
— Дождитесь меня, — прошептала я, раскрывая свою мечту.
Губы мистера Доджсона затрепетали. Рука тоже. Я накрыла ее своей и сжала, чтобы остановить дрожь.
— Ч-что?
— Дождитесь меня.
— Я не… о чем вы меня просите?..
Оставив его руку, я опустила свою ладонь себе на колени, затем бесстрашно и спокойно, не мучаясь более никакими детскими сомнениями, подняла на него глаза. Твердо встретив его взгляд, я впервые не стала дожидаться, пока он мне скажет, что со мной, что мне делать и как себя вести. В глазах мистера Доджсона стояли слезы. Он был изумлен. Я понимала его состояние, ибо чувствовала то же самое.
