Наша история также показывает, что только движения, во главе которых стояли люди с глубоким чувством долга, смогли завоевать свободу граждан. Они хорошо знали, что проблема итальянцев в моральной слабости элиты и народа, которая возникла в ходе многих веков иностранного владычества, тиранических и коррумпированных правительств и из-за плохого религиозного воспитания. Возрождение, как следствие, должно было быть прежде всего моральным, а уж потом политическим и военным[134]. У нас было Рисорджименто, потому что были люди, наделенные огромной внутренней силой, морально свободные и потому непобедимые и способные внушать большую политическую энергию. Такой тип итальянца довольно хорошо описал Массимо Мила, знаменитый музыковед и выдающаяся фигура в Сопротивлении, говоря о религиозном гимне Рисорджименто, «Лети, мысль, на крыльях золотых»: «Как никто наделенный теми антеннами, при помощи которых художники представляют будущее, Верди вывел на сцену нового итальянца – итальянца Мазаччо на фресках Трибуто вместо итальянца Боттичелли и Гирландайо, неудобного итальянца Данте и Макиавелли вместо симпатичных бездельников “Декамерона”, тип цельного итальянца, твердого, как скала, который редко можно увидеть, на самом деле, но который существует и выступает вперед, только когда в этом есть необходимость, в высшие моменты: битва при Тавинане (гибель Франческо Ферруччи), битва при Пьаве, Сопротивление. С минуты на минуту он должен был выйти на сцену истории, и Верди как будто знал об этом. Более того, он знал это не потому, что был в курсе тайных дел политики, но благодаря смутной догадке художника, когда публика еще не отдавала себе в этом отчет, он уже чувствовал, что после “Лети, мысль, на крыльях золотых” тогдашние жители Милана гораздо выше оценят торжественные речи пророка, задуманного, как Моисей у Россини, в качестве пастуха народов»[135].
Так и лучшие политические и интеллектуальные лидеры Второго Рисорджименто действовали, основываясь на долге. Возьмем случай Карло Росселли. Его воспитала мать, Амелия Пинкерле Росселли, родившаяся в Венеции в 1870 г., которая всю свою жизнь прожила в соответствии с религией долга: «Долг. Огромная пружина, которая давила на ее [моей матери] поколение и давит на мое и которая, ослабевая, извлекала великие вещи. Пружина, которая сегодня, возможно, слишком поизносилась, больше не реагирует, не нужна. Но чувство выполненного долга наполняло сердце льющейся через край сладостью, становившейся источником неискоренимой радости и почти что неги»[136]. Эту самую религию Амелия привила сыновьям: Альдо, отправившемуся добровольцем на Первую мировую войну и погибшему там, Карло и Нелло, погибшим от рук головорезов Муссолини в 1937 г. Именно в религии долга Карло черпал внутренние силы для непримиримого сопротивления фашизму.
Не важно, много или мало таких людей, важно быть в ладу с собственной совестью, даже ценой отказа от свободы и от семейных привязанностей. Тот, кто живет по заветам религии совести, чувствует себя в ответе за то, чтобы служить примером, а примеры, как все знают, воспитывают лучше слов[137]. Той же самой религией долга вдохновлялись и другие мужчины и женщины из антифашистского движения, такие как Эрнесто Росси, если привести только один пример из многих возможных. Сознание долга заставляло его продолжать борьбу и быть примером непреклонности в стране пресмыкающихся людей, хотя он и знал, что его труды не будут увенчаны победой: «Какой бы ни была будущая политическая ситуация, нам не суждено ею воспользоваться, пока мы живы. Это нетрудно предсказать… Я теперь слишком хорошо знаю итальянцев и их историю, чтобы строить иллюзии. Кавур был англичанином, по ошибке родившимся в балканской стране. И за два-три поколения не изменятся особенности народа, за многие века привыкшего избавляться от любых переживаний по поводу оценки моральных проблем в исповедальне и отказываться, находясь под властью иностранных правителей, от какого-либо достоинства общественной жизни. Но это не важно. Есть те, кому положено подписывать приказы, а есть те, кто должен подыхать в окопах или гнить на каторге. Это тоже разделение труда. И можно предпочесть вторую функцию первой, когда веришь, что тем самым утверждаешь ценности, образующие само основание нашей жизни. Сила может быть права в отношении каждого из нас по отдельности, но сохранить верность самим себе означает передать будущим поколениям на примере, который важнее слов, то, что мы считаем самой светлой частью мысли, унаследованной от прошлых поколений, а именно то, что и делает человека человеком, – свободу»[138].
Если цель в том, чтобы превратить свободных слуг в свободных граждан, невозможно идти ни на какие моральные сделки со двором. Никто, насколько я знаю, не выразил смысл непреклонности лучше, чем Ферреуччо Парри: «У меня нет никаких оснований для антипатии к фашизму, кроме категорического и непоколебимого морального неприятия или, точнее, полного отрицания фашистской атмосферы. Я не одинок: мой антифашизм – это не брожение одинокой горечи. Мои идеи разделяют сотни других молодых людей, вчера великодушные бойцы, сегодня враги спекуляции заслугами и вакханалии риторики, которыми отмечена и окрашена эпоха фашизма. Свободные от ответственности за недавнее прошлое, непримиримые, потому что бескорыстные, непреклонные по отношению к фашизму, потому что не идущие на сделки с собственной совестью, именно эти молодые люди и есть настоящие антагонисты режима, подобно тем, кто имеет незапятнанное право возвыситься над всеми и судить»[139]. Тот, кто хочет бороться за освобождение, должен всегда держаться подальше от двора и показывать словами и поступками, что его намерение – не построить новый двор, но построить или восстановить свободный город.
