– Не могу ничего обещать, – ответил тот, чей стакан так и остался нетронутым. – Возможно, уже слишком поздно.
– Я знаю, что не имею права просить вас о помощи. – Голос Аттерсона теперь был лишь слабым шепотом. – Но я прожил на земле вот уже пятьдесят лет, и друзей вроде Джекила или Лэньона у меня больше не появится. И я не хочу провести остаток своего существования в одиночестве.
Не получив никакого ответа, адвокат встал и, пробормотав слова прощания, повернулся взять свои шляпу и пальто. Холмс подался вперед и схватил Аттерсона за рукав. Тот обернулся. Их взгляды встретились.
– Я сделаю все, что смогу, мистер Аттерсон, – сказал сыщик. – Большего обещать не могу.
– Благослови вас Господь, мистер Холмс. – Глаза Аттерсона заблестели от слез. Затем он покинул ресторан.
– Уотсон, не хотите попробовать себя в роли детектива? – спросил мой товарищ, когда мы выходили.
– Каким бы умением я ни обладал в этой области, мне в любом случае далеко до вас, – ответил я, охваченный любопытством после столь необычной просьбы.
– Вы не можете знать, пока не попробуете.
– И чего же вы хотите от меня?
– Можете провести перекрестный допрос?
Мною овладела самоуверенность. В продолжение довольно краткой карьеры в качестве военного хирурга в Афганистане мне весьма часто доводилось наблюдать за полковыми медиками, которые посредством продуманных вопросов и ответов выясняли, действительно ли предполагаемый пациент болен или же попросту симулирует, и порой я даже принимал участие в этих беседах. Я вообразил себя мастером в искусстве перекрестного допроса, который во многих отношениях столь же важен для медика, как и для судебного адвоката. Наконец-то нашлась область, где я мог заслужить восхищение человека, которым сам всегда восхищался более остальных.
– И кого я должен допросить?
– Доктора Гесте Лэньона с Кавендиш-сквер.
– Это потребует величайшей деликатности, – нахмурился я. – Если Аттерсон сказал правду, этот человек находится при смерти, и мне бы не хотелось послужить непосредственной ее причиной.
– Совершенно верно. – Холмс снова набивал трубку. – Именно поэтому я и доверяю это дело вам, человеку наиболее тактичному и чувствительному из всех, кого я знаю. Разговорите его, Уотсон. Узнайте, что замышляет Джекил. Нас явно больше не впустят к нему в дом, и все же я испытываю уверенность, что именно со стороны милейшего доктора и надо искать разгадку.
– А вы чем займетесь?
Холмс раскурил трубку, сделал глубокую затяжку и, выпустив дым, озорно улыбнулся:
– Ах, вот об этом-то вы пока не должны меня спрашивать. Позвольте мне действовать согласно собственным приемам. А вот и кэб. Помните адрес Лэньона? Превосходно. У вас замечательная память во всем, что касается мелочей, и это одна из тех вещей, которые я более всего ценю в вас. Что ж, прекрасно. Садитесь, поезжайте к Лэньону и постарайтесь добиться успеха. Встретимся на Бейкер-стрит за обедом.
X. Человек в кэбе
Доктор Гесте Лэньон жил в изящном старом доме на пересечении Уигмор и Харли-стрит, в самом центре медицинского квартала. Четырехэтажное кирпичное здание возвышалось над большинством соседних домов и, судя по его виду, было возведено во времена Якова I. Каменные ступени, ведшие вверх к входной двери, за долгие годы истерлись бесчисленными ногами до ям. Едва лишь я потянул латунную ручку звонка, как заделанная железом дубовая дверь словно на стержне повернулась внутрь, и передо мной предстал слуга с непроницаемым выражением лица, рубцы шрамов на котором навели меня на подозрение, что по совместительству он исполняет и обязанности телохранителя. Я отложил данную информацию в памяти, чтобы позже сообщить ее Холмсу.
– Да? – Его голос напомнил мне звук наждака, которым неторопливо обрабатывают твердую древесину.
– Меня зовут доктор Уотсон, – представился я, протягивая свою визитку. – Я хотел бы поговорить с доктором Лэньоном.
Парень даже не шелохнулся, чтобы взять ее.
– Доктор Лэньон очень болен. Он никого не принимает. – Дверь начала закрываться. Подражая Холмсу, я поставил ногу на порог. Тяжеленная дверь едва не раздавила ее. Я прикусил губу, чтобы не вскрикнуть.
– Думаю, он все-таки примет меня. – Каким-то образом мне удалось произнести это спокойно. – Мне необходимо поговорить с вашим хозяином о докторе Джекиле. Точнее, о докторе Джекиле и мистере Хайде.
Какое-то время слуга раздумывал.
– Подождите здесь, пожалуйста. – Он снова начал закрывать дверь, остановился и выразительно посмотрел вниз. Я убрал ногу. Дверь с раскатистым грохотом скользнула в косяк.
Воспользовавшись возникшей паузой, я уселся на верхнюю ступеньку и принялся массировать ушибленную ступню. За этим занятием меня и застало новое появление слуги. Я поднялся на ноги.
Лицо его было таким же невыразительным, как и прежде.
– Доктор Лэньон примет вас. – Он отступил в сторону.
По короткому коридору, стены которого были несколько неуместно, на мой взгляд, увешаны довольно недурной современной акварелью – несомненно, с целью избавить пациентов от страхов, что методы лечения данного эскулапа не поспевают за временем, – меня провели в весьма удобный смотровой кабинет. Здесь присутствовала медицина в различных ее проявлениях: книжные полки, битком набитые медицинскими журналами в кожаных переплетах, ненавязчиво выставленный на столике подле двери микроскоп в окружении предметных стекол и в конце комнаты дубовый шкаф с ящиками, маркированными в алфавитном порядке. Верхний ящик был открыт, и его содержимое – примерно с десяток светло-коричневых папок, распухших от бумаг, – штабелем возвышалось на небольшом столе перед шкафом. Особых подробностей, однако, мне разглядеть не удалось, поскольку тут не горело ни одной лампы и комната освещалась, помимо пламени в огромном старинном камине с другой стороны, лишь светом, просачивавшимся через плотно занавешенное окно, из-за чего углы помещения были погружены во мрак.
Человек, сидевший в старомодном кожаном кресле в одном из этих углов, при моем появлении поднялся и стоял, покачиваясь. Он не предпринял попытки обменяться рукопожатием, так что я тоже не стал протягивать ему руку. В сумраке черты лица его были неразличимы.
– Мы с вами где-нибудь встречались, доктор Уотсон? – спросил он рассеянно. В его голосе слышалась едва заметная дрожь, каковая порой свойственна старикам на пороге смерти.
– Не думаю, – ответил я. – Мы вращаемся в разных кругах.
– И все же у нас как будто есть общий знакомый, Генри Джекил.
Последние два слова хозяин дома словно выплюнул. Теперь мне открылось его затаенное чувство горечи, как будто единственное, что еще придавало ему силы. Он прошаркал к середине комнаты, где на его лицо упала полоса бледного света из окна.
Опытный врач вроде меня едва ли может столкнуться с чем-то новым в смерти, и все же мне подумалось, что никогда еще я не находился в присутствии человека, на котором она запечатлелась бы более явственно, чем на Гесте Лэньоне. Я увидел залысины, но они явно были следствием некоей внезапной болезни, нежели систематического разрушительного воздействия возраста – среди седых волос на черепе местами проглядывали крупные участки розовой кожи. Его светло-карие глаза помутнели и запали, цвет лица был болезненно-бледным, а широкие челюсти – возможно, некогда ангельские, лишь в последние годы приобретшие бульдожью крепость, указывающую на сварливую старость, – теперь одрябли и крайне нездорово поблескивали. Багровые круги под глазами говорили о слишком многих ночах, проведенных без сна, а впалые щеки – о слишком многих днях, когда организм его не получал достаточного питания. Аттерсон не сильно ошибался, предсказывая, что его старый друг не переживет зиму, хотя, на мой опытный глаз, он вполне мог протянуть до марта.
