– Да-а… Приехал инкогнито называется… Ну и рожа…
– У меня тоже так было, – сказал Тёма, перехватив Филин взгляд. – Не брился недели три, а потом как-то раз в клубе на вечеринке решил на спор выпить горящий абсент. Друзья сказали – давай зажжем. Ну и зажгли. Они-то все бритые были. А моя бороденка полыхнула – бармен едва полотенце успел набросить. В общем, весело провели время. Ожоги потом примерно такие же были.
Он показал пальцем в зеркало на лицо Филиппова и негромко рассмеялся, вспомнив свое приключение.
– Долго болело? – спросил Филя.
– Не помню. Дней пять или шесть. А с вами что приключилось?
– Что-то в этом духе. Наверное…
Внезапно Рита, не говоря ни слова, распахнула дверцу и выскочила из машины. Тёма склонился к лобовому стеклу, пытаясь разглядеть в темноте и тумане хоть что-нибудь, а Филя, который уже справился с колотившей его дрожью, сделал первый нормальный глоток. Вино, конечно, было плохое, но Филя радовался уже тому, что оно лилось в горло, а не на грудь. Тремора в его жизни хватало и без этих диких перепадов температуры.
– Ты чего? – спросил Тёма нырнувшую обратно из темноты в машину Риту.
– Показалось.
– Что показалось?
– Что там ребенок. Поехали. Их уже меньше.
– Глюки начались? – хмыкнул Тёма, трогая внедорожник с места.
– Слушайте, а почему так трясет? – вмешался Филя. – Мы вроде на центральном проспекте. Или тут совсем уже дороги плохие?
– Колеса подмерзли, – ответил Тёма. – Машина тяжелая, и на одном месте сорок минут как минимум простояла. Они квадратные на морозе становятся, если не ездить.
– И долго так будет?
– Минуты две.
– Столько я потерплю, – Филя со вздохом откинулся на спинку сиденья и заботливо прижал вновь подрагивающую бутылку к животу.
Он так и не получил ответа на свой вопрос о том, куда они едут, но после тепла, разлившегося внутри него и снаружи, это больше не беспокоило его. Автомобиль скоро перестало потряхивать, и Филиппов мог уже без боязни прикладываться к своему, как всегда, неизвестно откуда взявшемуся стеклянному другу. Их обоих куда-то везли, не сообщая куда, но главное, что они были вместе – Филя и его добрый, полный жизни и обещаний, надежный друг, который еще не скоро должен был предать его, обратившись в пустую, равнодушную тварь.
– Ну вот, а вы спрашивали, почему все идут пешком, – проник в блаженный филипповский анабиоз голос Тёмы. – Смотрите, что на остановке творится.
Мутный свет фар упирался в допотопный автобус, вокруг которого копошились обитатели местного подводного царства. Филя вновь ощутил себя под многокилометровой толщей воды, однако теперь он был уже не Филя, а Жак-Ив Кусто, Стив Зиссу, Билл Мюррей в красной шапке подводника, пытливый ученый, склонившийся к иллюминатору своего глубоководного батискафа.
– Что они делают? – спросил он.
– Пытаются сесть в автобус.
Люди в неуклюжих одеждах, максимально затруднявших все их движения, толпились вокруг автобуса подобно гигантской колонии морских рачков, осаждающих уснувшую рыбу. Голосов их в машине почти не было слышно, и от этого вся картина выглядела еще более неземной, пугающей и, на взгляд Фили – прекрасной.
– Подожди, – коснулся он Тёминого плеча. – Можешь на секунду остановиться?
– Конечно, могу.
– И света добавь… Вон туда посвети. – Он указал пальцем в ту сторону, где воронка из людских тел закручивалась и бурлила подобно настоящему морскому водовороту.
– Нет, мне придется на тротуар заехать.
– Ну, так заезжай. Отсюда ничего не видно.
– Вы совсем уже? – подала голос Рита. – Там люди.
– Да ладно тебе, – отмахнулся зараженный Филиным исследовательским азартом Тёма. – Я аккуратно.
Автомобиль накренился, въезжая на бордюр, и замер под неприятным углом, отчего Филиппову пришлось наклониться вправо. Зато мутные противотуманные фары светили теперь прямо в зияющий, слишком узкий для осаждавшей толпы проем задних дверей. В проеме мелькали головы, руки, плечи, однако все те усилия, которые люди отчаянно прилагали, чтобы попасть в автобус, приводили совершенно к обратному результату. Стараясь проникнуть внутрь, каждый из этих людей затрачивал столько сил и производил столько энергии, что всего этого с избытком хватало на то, чтобы успешно блокировать силу и энергию всех остальных и беспомощно покачиваться в плотной людской каше.
– Не устаю умиляться местным повадкам, – сказал Тёма. – В Москве бы люди выстроились в очередь и спокойно зашли.
– Здесь не прокатит, – подал голос Филя. – Северный темперамент. Последним все равно будет казаться, что им не хватит места. И они будут правы. Не хватит.
– Тёма, поедем, пожалуйста, – нервно заговорила Рита. – Нас мама ждет.
– Так позвони ей, – сказал Филиппов.
– Не могу. Ни на одном телефоне сигнала нет.
– Да ладно, – недоверчиво протянул он. – Ну-ка, дай свой мобильник.
Рита протянула ему телефон, Филиппов быстро вынул из него сим-карту и вставил туда свою. Сигнала действительно не было.
– Ф-ф-фак, – выдохнул он. – А я сообщение жду очень важное. У вас так часто бывает?
– Да нет. Я вообще не помню, чтобы так было.
– Блин! Ладно, поехали скорее к вам. С домашнего телефона проверю.
– Как вы проверите?
– Голосовую почту свою наберу. Поехали! – Он ткнул Тёму в плечо. – Тут больше неинтересно.
Автомобиль снова качнулся, как лодка, и съехал на проезжую часть, в последний раз мазнув грязноватым светом по толпе. Филю уже ничуть не интересовали эти мелькавшие руки, головы, лица – вернее, даже не лица, а заиндевевшие маски, в которых оставалась только узкая щель для глаз, а все остальное было покрыто сплошной коркой от вырывавшегося наружу и тут же застывавшего на шарфах, платках и ресницах этих людей дыхания. В другой момент Филиппов не преминул бы сочинить этим людям жизнь, поместил бы в эту слипшуюся биомассу пару-тройку живых индивидуальностей, ужаснулся бы их одиночеству в безликой толпе, невозможности вырваться из нее или хотя бы просто освободить руки. Он придумал бы семьи этим несчастным – родных, которые сходят с ума от неизвестности в остывающей каждую минуту квартире, друзей, которые бесконечно набирают их номер, – он наверняка сочинил бы много всего, но сейчас его сильно тревожил пропавший по всему городу телефонный сигнал, и поэтому он уже не видел, как автобус, терпеливо до этого стоявший на остановке, наконец вздрогнул и тронулся с места, отплывая в туман подобно проснувшемуся киту, а толпа у задних дверей вздохнула одной большой общей грудью, и в ней тут же прорезались крепкие, сильные и решительные, начавшие давить, и под ноги им начали падать те, что слабее, и никто уже туда, вниз, на них не смотрел. Автобус уплывал все дальше в туман, а народ свисал из дверного проема, как темный грибной нарост на дереве, отваливаясь потихоньку, теряясь, приводя постепенно автобус в надлежащий автобусный вид.
