III
На обратном пути от ювелира вокруг меня начал полыхать огонь. Почти такой же московский жёлто-оранжево-багровый огонь со шпилевидными языками пламени, но сейчас он ещё прерывался яркими вспышками света. И он был материален. Но как бы невещественно. Я в нём пребывал, он прикасался
к моим рукам и лицу, но не обжигал. Он был как густой воздух. Я глотал его, он жёг изнутри, но пить не хотелось. И, главное, никто, кроме меня, его не видел и не чувствовал. Огонь то утихал, то вдруг снова начинал жечь, и с тех пор он не оставлял меня в покое. В доме, на улице, за разговорами или чтением чудесный огонь вдруг мягкими всполохами овевал лицо, а потом жёг изнутри, так что кровь ударяла в голову. Мне пришлось осторожно рассказать об этом огне и Мари-Анн, и дяде, и Жану-Люку.
Я не понимал, что происходит. Откуда этот огонь? Несколько раз по совету Жана-Люка я обращался к врачу. Тот прослушивал, простукивал, ставил пиявки, отворял кровь, давал какие-то порошки, микстуры, но ничего не помогало. Кстати, когда я был у врача, каждый раз огонь оставлял меня. Скоро я привык к нему, и только неожиданность его посещений, особенно сильные вспышки, жжение или слепящий округлый свет мешали мне жить спокойно и размеренно, как прежде. И ещё: на меня стала наваливаться иногда смертельная беспричинная тоска.
Жан-Люк перебрался из Метца в Париж. Меня в то время больше всего занимал сюжет моей иконы. Я пытался разобраться в переплетениях геометрических, растительных орнаментов и человеческих фигур. Оказалось, что о русском искусстве на французском языке написано мало, а об иконах нет совсем ничего, во всяком случае, мы не нашли. Я уже говорил, что Жан-Люк прекрасно говорил по-немецки. Мне удалось заинтересовать его композицией образа. Странно, что он не испытывал такого почтения к иконе, как я, и видел в ней всего лишь произведение варварского искусства. Наше чудесное спасение на Березине его мало впечатлило. Хотя со временем, как я уже писал, изредка и у меня стали закрадываться некоторые сомнения: действительно ли Святая Дева через Свою икону спасла нас? Не может ли быть, что всё это показалось мне от страха в виду смертельной опасности?
Два слова скажу о тросточке Жана-Люка. Дело в том, что мой друг, что называется, спивался. Дело зашло довольно далеко ещё в России. В Метце он заказал специальную трость — полую внутри, набалдашник же отвинчивался. Жан-Люк стеснялся своей страсти и пытался скрыть её. Уж лучше было бы пить открыто. Внутрь тросточки он заливал коньяк, чаще всего Martell[51], а перевёрнутый набалдашник служил стаканчиком. Mon vieux ami[52]так наловчился пользоваться этими двумя ёмкостями, что мог, отойдя в сторонку, незаметно налить себе и одним глотком осушить набалдашник. Мы с ним не раз видели, что русские так пьют свою водку. Но коньяк? От меня он свою страсть не скрывал, а потому я и не решался сказать ему хоть что-нибудь. Да и что можно изречь в подобном случае, кроме какой-нибудь банальности?! Беда заключалась ещё и в том, что алкоголь плохо влиял на его больную ногу, которая к вечеру опухала, и он еле передвигался даже с тростью. Но это он ещё терпел. Хуже было то, что у него стало катастрофически ухудшаться зрение. Ему пришлось купить очки и лупу.
IV
По утрам мы с Жаном-Люком ходили по книжным лавкам Латинского квартала, он смотрел немецкие книги, я — французские. О византийском искусстве мы кое-что нашли, но о русском — ничего. Приобретённые книги мы бегло просматривали. Иногда, стоя с книгой в руках у букиниста, я вдруг опять чувствовал сильнейшие вспышки невидимого огня, как бы вырывавшиеся из меня, и я боялся, что вот сейчас вспыхнет бумажный фолиант, который я держу перед глазами.
Жан-Люк был уверен, что сведения об иконе можно найти в трудах о византийском, а не индийском искусстве. Я не спорил, хотя втайне считал, что разговоры об индийском влиянии не беспочвенны.
И он, мой Жан-Люк, кое-что нашёл у дотошных немецких историков искусства! Для меня это был маленький праздник. Мне так хотелось узнать, что изображено на иконе.
Медленно, по частям мы разглядывали с Жаном-Люком черно-белую гравюру в книге и сравнивали с иконой. Это было приложение к толстенному гроссбуху по истории искусства. Композиция двух изображений совпадала не полностью, тем интереснее нам казалось расшифровать загадочный образ. Больше других моё внимание приковывало миниатюрное изображение в верхнем левом углу — уменьшенная во много раз копия синайской иконы, как я уже писал. Теперь вы понимаете, для чего я рассказал вам о Египетском походе и о монастыре под горой? Моисей изображен перед зеленой, объятой языками пламени, Купиной. В огне как бы парит Богородица с воздетыми в молитве руками и заключённым в круг Младенцем на Её персях.
Жан-Люк пересказал написанное немцами про Купину. Мари-Анн с сочувствием смотрела на штудии двух инвалидов. Иногда, слушая нас, она брала Библию, долго листала её, потом читала нам тот или иной отрывок, помогавший понять композицию иконы. Например, она легко нашла рассказ про Моисея и с выражением прочитала главу о том, как Бог говорил с человеком из куста.
Оказалось, что не только верхний левый угол посвящен видению Моисея, но и вся икона написана на этот сюжет. Мы с Жаном-Люком (иногда к нам присоединялся дядюшка Мишель) с непонятным горячим вдохновением вновь углублялись в книгу Моисея Исход. Везучий Жан-Люк где-то вычитал, что в Византии очень почитали епископа и богослова Григория Нисского, написавшего целый трактат о том, что огненная Купина, виденная Моисеем, есть ветхозаветный прообраз непорочного зачатия и рождения Пресвятой Девою Спасителя.
— Как Купина осталась такой же зелёной после объявшего её пламени, — объяснял Жан-Люк, — так и Мария осталась Девой, приняв в Себя огонь Божественного Естества Своего Сына.
Мой боевой друг рассказывал о Купине, а я почему-то вспомнил Березину и нашего вольтижера, переплывавшего чужую ледяную реку, держась за округлый высохший куст. Выжил ли он?..
— Эта икона, — читал нам что-то вроде лекции Жан-Люк, — одна из самых сложных и наиболее символичных по своей иконографии и композиции.
Я улыбнулся, потому что это и так было очевидно для всех.
— Два вогнутых четырёхугольника — продолжил мой друг, — нижний красный (символизирующий Божественный огонь) и верхний зелёный (знаменующий цвет Купины) — наложены друг на друга так, что образуют восьмиугольную звезду.
Здесь я вспомнил красно-зелёный потолок в капелле на Синае и еще раз пожалел, что изображение в книге — чёрно-белое.
— В середине звезды в круге, — не останавливался Жан-Люк, делая свободный перевод на французский, — изображается die Gottesmutter (оставил он немецкое именование Божией Матери) с Младенцем на левой руке. Круг с образом Марии и Младенца заключён, в свою очередь, в красный круг с огненными херувимами. К правому плечу Девы прислонена лестница.
