Он мягко отстранился и погладил ее по голове. Но в Кате все еще бушевала радость, она соскучилась по общению с ним, хотелось многое ему рассказать. Она снова настойчиво обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. И он сдался. Она почувствовала на спине его горячие ладони. Он бережно обнял ее и несколько раз осторожно поцеловал в щеку, в ухо, в шею. Катя ликовала, сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди. Так и не разжав рук, они медленно поднялись в гору.
— А в этом доме, представьте себе, Катя, живут люди, — вдруг сказал Колесников, кивая на развалины.
— Не может быть! — Катя была слегка задета, что в такую минуту он думает о чем-то постороннем.
Они обошли дом с другой стороны и убедились, что он обитаем: возле низенькой двери стояла детская коляска, из раскрытого окна доносились голоса и запахи кухни.
— Здесь нет ни воды, ни отопления, одни сырые стены. И таких домов в городе сотни! — говорил Колесников. — И никто из вас не заинтересовался этой проблемой, страданиями несчастных обитателей трущоб.
— Что толку! Все равно никто из нас не может им помочь, потому что такой материал нигде не напечатают. У нас все — о'кей! Нет и не может быть несчастных, бездомных.
Катя поспешила увести его подальше от злополучных домов. Колесников слишком общественный человек, он постоянно готов к работе и зорким глазом подмечает всякие неурядицы, неустроенность. А должен принадлежать только ей, по крайней мере в эти минуты.
— Вы считаете себя старым. Но почему же все женщины „вокруг — от девиц до зрелых матрон — без ума от вас? — В ее словах невольно прозвучал ревнивый упрек.
— Без ума — это не совсем точно сказано, — грустно улыбнулся Колесников. — Я сочувствую женщинам, жалею их, очень уж тяжело им живется. Большая часть наших тягот — на их плечах. Потому они ко мне и тянутся. Порой женщинам больше нужны дружба, понимание, забота, чем самая пылкая страсть.
Есть такая пословица: сладким будешь — расклюют, горьким будешь — расплюют. Вот вы сладкий, Сергей Петрович, и вас люди просто растаскивают по кускам, — не унималась ревнивая Катя, вспомнив, скольких женщин только на факультете он дарит своей дружбой. А ведь у него еще и другая жизнь — на телевидении, в газете. — А я хочу позаботиться о вас. Хочу, чтобы вечером вы возвращались в уютный дом, где вас ждут вкусный ужин, отдых, покой.
— Это заманчиво! — рассмеялся Колесников. — Чего-чего, а покоя у меня давно не было. Уж не делаете ли вы мне предложение, Катя?
— Нет! — замотала головой Катя. — Это вы мне сделаете предложение, а я буду думать, взвалить ли на свои слабые плечи такую обузу. Пожалуй, взвалю, чтобы вы и меня пожалели.
Катя возвращалась в школу уже в сумерках. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как перед ней, словно из-под земли, выросла Зоя.
— Ой, Зойка, как ты меня напугала! Нельзя же так сваливаться на голову.
— Я тут брожу весь вечер, ниоткуда не свалилась, — обиделась Зоя. — А вот ты бредешь как сомнамбула, улыбаешься на ходу. Ты не знаешь, где Сергей Петрович?
— Это ты у меня спрашиваешь? — простодушно распахнула глаза Катя.
Ее выручила дежурная. Дежурных шеф предупредил, что уезжает на весь день куда-то в совхоз и вернется к полуночи. Бедную Зою едва уговорили поужинать без Колесникова. Не умирать же с голоду, с ехидным сочувствием увещевали ее девицы. Катя сразу же поднялась к себе и просидела до поздней ночи у окна. Подъехала машина, Колесников вернулся с друзьями. Весело защебетала Зоя. Внизу загремели чашки. Наступил час любимого всеми полуночного чаепития с разговорами.
Как ни уговаривал ее Филя, Катя наотрез отказалась присоединиться к ним. Сослалась на усталость, предстоящий трудный день. Но утром за завтраком Колесников объявил, что попросил автобус, чтобы все желающие могли поехать с ним в совхоз, где, как первая ласточка, появилась новая форма хозяйствования — аренда. Наше крестьянство так долго было лишено самостоятельности, что даже эта скромная поблажка кажется революцией. Это только начало, скоро и у нас будут свои фермеры.
Колесников говорил с увлечением, все слушали, не спуская с него глаз. Только Катя смотрела в тарелку. Она одна не выразила ни малейшего желания любоваться революционными преобразованиями в деревне.
— Вы с нами не едете? — удивился Колесников. Кате почудилось легкое разочарование в его голосе.
— Нет, я сама фермерша с ранних лет, сыта этими проблемами по горло. А в деревне не может быть никаких революций, — мрачно заключила Катя.
В глазах Колесникова заплясали веселые искры — это почему же она не верит в добрые перемены? Все покосились на Катю испуганно — вечно она противоречит шефу. И только Зоя предположила:
— Наверное, у Кати в монастыре завелась какая-то привязанность: она проводит там дни и часть ночи. Вчера вернулась после девяти…
— Да, молодой монашек, Зоенька. Я хочу его соблазнить и вернуть в мир, не могу допустить, чтобы его молодость пропала в постах и молитвах, — подтвердила Катя без тени улыбки.
Ей вдруг мучительно захотелось домой. Она так устала за этот год. Кате уже грезилось, как она дней через десять вернется в свои хоромы с кружевными наличниками, тут же влезет в старый мамин халат и побредет с корзиной в овраг за крапивой для поросят и клевером для кроликов. Весь вечер просидит на берегу, разговаривая с соседской козой Машкой. Потом поедет с Наташей и Петькой в Лаптеве Все, что она ненавидела раньше, теперь было дорого до слез.
Катя вновь заспорила с Колесниковым. Почему это он полагает, что деревня полностью «околхозилась» и в ней якобы начисто отсутствует частный сектор — кусочек свободы? А миллионы крестьянских подворий с коровами, овцами, свиньями? По некоторым робким статистическим сведениям, именно они дают половину молока и мяса и две трети картофеля и овощей. Эти подворья нас кормят, а не только дохлые колхозы и совхозы.
Колесников посмеивался и согласно кивал.
Наше живучее крестьянство ухитрялось приспосабливаться к самым невыносимым условиям: раскулачивали и разоряли лучшие хозяйства, годами не платили за трудодни. Ничего, выживали. Спасло личное подворье. Что там деревня, даже мы, горожане, держим по три свиньи, кур, кроликов, по два огорода, говорила Катя, словно задетая за живое. Она заметила: Зоя поглядывает на нее снисходительно, с чуть высокомерной усмешкой над простодушной провинциалкой.
— Да, я сама мини-фермерша, и меня не интересуют эти детские игры в аренду. — Катя чувствовала, что разошлась и уже не может остановиться, но Колесников слушал внимательно. — Какое это мучение, знали бы вы, десять соток земли, большое хозяйство. Осенью до одури копали картошку, я по три дня в школу не ходила. Весной сидишь за книгами перед экзаменом, а мама слезно просит: «Катенька, надо вскопать, доченька, хотя бы две грядочки». А я в ответ: «Мама, как я ненавижу твои огороды!» У нас как раз за городом проходили учения. Ну почему бы, молила я, какому-нибудь шальному снаряду не залететь на наш огород! Встаем утром, а наших соток нет как нет — одна большая воронка. Только дом чтобы на задели. Нашу хатку в Лаптево я очень люблю…
