— Поверить не могу, что с этим ты ехала до самого замка, — сказал он наконец, и ледяные нотки в его голосе испугали Авалон куда сильнее, чем каменно-бесстрастное лицо.
Лишь сейчас она с ужасом осознала, что сидит, почти нагая, перед человеком, который похитил и едва не соблазнил ее, — и сейчас он охвачен бешенством. Боже милостивый, что же она наделала?!
— Мне уже почти не больно, — прошептала она.
— Вот как? — Маркус протянул руку, чтобы коснуться кровоподтека, и Авалон невольно дернулась. Рука его тотчас замерла.
— Не больно? — холодно повторил он. — Не лги мне, Авалон. Я этого не потерплю.
Я этого не потерплю!
Сколько раз Авалон слышала эти же слова от Хэнока! «Не нагличай, не жалуйся, не хнычь, не малодушничай, не плачь. Я этого не потерплю».
— Да неужели? — вспыхнула она и вскочила, позабыв о боли. — Да какое право ты имеешь мне приказывать? Мне плевать, кто ты такой! Я тебе не принадлежу!
Маркус даже не шелохнулся, лишь молча смотрел на нее. Задыхаясь, Авалон прижала к груди одеяло; волосы ее в беспорядке рассыпались по плечам, одной рукой она прикрывала ушибленный бок, словно надеялась унять нестерпимую боль.
— Не принадлежишь, — согласился Маркус, смерив ее взглядом с головы до ног. — Пока еще нет, Авалон. Пока.
И вышел из комнаты. Авалон услышала, как в замке со скрипом повернулся ключ. Итак, она все же пленница.
Четверть часа спустя появились давешние женщины. На сей раз они принесли охапку лоскутов для перевязки и мазь, настояв, что наложат ее сами.
У Авалон не было сил им перечить. Во-первых, она устала. Слишком устала. Во-вторых, эти женщины так искренне заботились о ней. Они сочувственно гладили ее по плечу, уговаривали сесть, охали и ахали при виде ушиба и бережно втирали в бок жирную мазь.
Оказалось, что и эта мазь — творение мавра. Женщины уверяли, что она уже принесла облегчение многим членам клана. Бетси, например, лягнула больная овца, и эта самая мазь вылечила ее за считанные дни! А Рональд? Он упал со скалы и разбил себе голову — а теперь молодец хоть куда!
— А помните кобылу? — радостно прибавила одна из женщин. — Сколько эта кляча маялась коликами, а мавр помазал ей живот своей мазью — и все прошло!
— Ах, еще и кобыла! — пробормотала Авалон, стараясь не корчиться от усердных растираний. — Ну, тогда, конечно, это поистине чудесная мазь.
— Ага! — хором подтвердили женщины, радуясь тому, что она так хорошо их поняла.
Из-за повязок черное платье совсем уж было не натянуть. Три служанки умчались подыскать для нареченной лэрда более подходящую одежду. Оставшиеся складывали лоскуты, которые не понадобились.
Миниатюра с портретом жены лэрда так и осталась лежать на кровати — должно быть, Маркус в гневе позабыл ее забрать. Авалон взяла миниатюру в ладони и стала разглядывать лицо, которое было так похоже на ее собственное.
Одна из женщин заметила это и подошла поближе.
— Чудо! — ахнула она, уставившись на портрет. Товарки тотчас присоединились к ней.
— Наше чудо, — торжественно проговорила одна.
— Наша невеста, — подхватила другая.
— Послушайте, — начала Авалон, и все женщины сразу воззрились на нее, ожидая, как видно, божественно мудрых изречений. Авалон глубоко вздохнула — и поняла, что не в силах разрушить их хрупкую надежду. — Это моя прародительница, — выдавила она наконец.
Одна из женщин взяла в руки миниатюру, бережно, словно величайшее сокровище.
— Мы знаем, голубушка. Знаем.
«Ты у меня в долгу!» — снова и снова мысленно слышал Маркус слова Авалон.
Что же, он и сам это знал. Ему было не по себе оттого, что он не может уплатить этот долг так, как хотела того Авалон.
Маркус совершенно не помнил, что случилось после того, как молния ударила в дуб. За миг до этого удара Маркус вдруг почувствовал, как гудящий воздух толкнул его в грудь, ожег легкие, вздыбил волосы на голове… И больше — ничего. Маркус пришел в себя и обнаружил, что сидит под сосной, а Бальтазар ощупывает его голову.
Потом Хью рассказал Маркусу, как он валялся, потеряв сознание, под копытами взбесившегося жеребца и как его нареченная укротила коня. Просто подошла и укротила одним прикосновением руки. Хью потребовал у Бальтазара подтвердить истинность его рассказа, и Бальтазар, вытирая испачканные руки, согласно кивнул.
— Мы пытались остановить ее, — прибавил Хью, восторженно блестя глазами. — А она не остановилась. Таррот было сунулся к ней, так она разом угомонила его, точно капризного ребенка.
— О да! — восхищенно вздохнул стоявший рядом Натан. — Что это было за зрелище!
Маркус всей душой пожалел, что в тот миг валялся без сознания. Вот бы увидеть, как дева-воин одним взмахом руки покорила сердца его лучших бойцов! И это — с вывихнутым плечом и сломанными ребрами.
А потом Авалон в таком состоянии проскакала еще три часа, ни разу не пожаловавшись на боль.
Маркус тяжело вздохнул и потер подбородок. С Самой высокой башни замка, где он стоял, открывался блиставший великолепием вид: море зелени, тронутой уже осенним золотом и пурпуром.
Маркус вспомнил, как тяжело ему было вправлять вывихнутое плечо Авалон. Он с трудом справился с собой, понимая, что должен это сделать, что иного выхода нет. И все же перед глазами все время стояло лицо Авалон — бледное, решительное, наискось перечеркнутое струйкой крови из прокушенной губы. Она прокусила губу, потому что не хотела кричать от боли. Так учил ее Хэнок — никогда не кричать от боли…
В тот миг Маркус возненавидел себя за то, что причинил Авалон такие муки. Когда все было кончено, он поспешно ушел — потому что иначе упал бы перед ней на колени и молил о прощении.
То была непростительная, постыдная слабость. Благодарение богу, что тогда в Дамаске Маркус еще не знал Авалон. Из-за нее он стал уязвим, а именно этого его мучители тогда и добивались.
— Она поправится, — неслышно подойдя к Маркусу, сказал Бальтазар.
Ветер развевал его красочные одежды, словно стяги невиданной державы. Когда Маркус рассказал другу об увечье Авалон, тот, похоже, нисколько не обеспокоился. Просто вручил Маркусу целебную мазь и заверил его, что тревожиться не о чем, сломанные ребра легко срастаются. Маркус и сам это знал. За последние семнадцать лет ему не раз случалось испытать на себе, что такое перелом ребра. Но ведь он — мужчина, а Авалон…
— Гордость придает ей великую силу, — заметил Бальтазар, стоя рядом с Маркусом на башне. И позволил себе едва приметно, самую малость усмехнуться.
Маркус коротко, безрадостно хохотнул.
— У Авалон нет худшего врага, чем она сама. Она ведь могла и умереть. Что, если бы у нее началось внутреннее кровотечение?
— Это верно, — согласился Бальтазар, — однако, если б так случилось, что пользы было бы, узнай мы об этом? Она бы так или иначе умерла. — Он издал долгий свист, великолепно подражая воробьиной трели, и покивал собственным мыслям. — Она необыкновенная женщина.
