— Нет, — отбрила его продавщица.
Я ее понимала. Когда сердце у тебя разбито, все не мило и ни на что нет сил, естественно, с чего бы ей лишний раз напрягаться, да еще ради этого покупателя, в гробу она его видала! «Вот так-то! — подумала я. — Проваливай! Не дадим мы тебе шкурку, и не мечтай!» Мужчина был ошарашен.
— Хамка! Добро ведь пропадает! — бросил он ей напоследок и отчалил.
Девушка пожала плечами, глядя ему вслед. Ну обозвал, подумаешь. Ей от этого ни жарко, ни холодно. Ей было так больно в последнее время, что она давно от мира словно панцирем отгородилась, погрузилась в себя, где ее уж никто и ничто не достанет.
— Следующий! — крикнула она, и ее глаза, полные бездонной синей печали, встретились с моими.
Мне захотелось сказать ей что-нибудь доброе. Я готова была забыть на время собственные беды, лишь бы утешить ее. Мне показалось, что мы могли бы подружиться и пойти вместе в кафе на углу, чего-нибудь выпить и поделиться друг с другом своими горестями. Вот только как к ней подступиться? Вряд ли она так просто пойдет на сближение; скорее всего она меня уже ненавидит за грехи той девушки, которая коварно вкралась между нею и ее любимым и разрушила их счастье. Да, я понимала, что ей невыносим сам факт моего существования. Вполне естественная реакция, на уровне инстинкта. Ведь и во мне самой чувство солидарности проснулось впервые за последние две недели.
Но я-то теперь сознавала, что пора прекратить бессмысленную охоту на ведьм. Мы ведь можем объединить наши силы, правда, чтобы легче было пережить крах наших надежд? Нет, я во что бы то ни стало должна с ней поговорить. И прежде всего сказать, что я на ее месте точно так же отшила бы этого вредного покупателя и не дала бы ему шкурку. Да, тогда она поймет, что я целиком и полностью ее поддерживаю, что я с ней заодно.
— Правильно сделала, что не отдала ему шкурку, — начала я, сочувственно улыбаясь. — И плевать, что добро пропадет.
Она склонила голову набок и досадливо поморщилась. Мне тут же захотелось добавить: «Нет-нет, ты вовсе не обязана мне улыбаться, я тебя понимаю. Это нелегко пережить, правда? Как думаешь, скоро ли мы с тобой в себя придем? Хочешь, будем подругами, вдвоем ведь легче, ах, если б ты только знала, что с нами обеими так по-свински обошлись».
— Ничего подобного! — ответила она сухо, даже как-то обиженно. — Никакое добро не пропадет. Далась вам всем сегодня эта шкурка! Я работаю на минимальном окладе, могу хоть обрезки себе оставить? Нет, каждому надо сунуть нос! Я эту шкурку отнесу собаке моего парня, так что не бойся, не пропадет добро!
— Собаке твоего парня? — переспросила я, решив было, что ослышалась.
— Ну да, собаке моего парня.
«А-а!» — подумала я, ничего уже не понимая.
— Что брать будешь? — спросила она нетерпеливо.
Так значит, печаль и усталость, затаившиеся в ее глазах, — это обычное для нее выражение? Ну знаете! Хамка и есть!
— Фунт буженины, — сказала я приказным тоном. — Нарежь тонкими ломтиками, чтобы как папиросная бумага, и, будь добра, сними шпагат.
Она вздохнула.
— Шпагат собака твоего парня тоже ест? — спросила я.
Она насупила брови:
— А при чем тут это?
— Ни при чем, проехали.
Не рассказывать же ей, в самом деле, мою жизнь, этой профурсетке.
Традиция
Это началось, когда нам было по шестнадцать. В тот год отец Оливье предоставил в полное наше распоряжение свой подвал, а Ариана даже попыталась приготовить праздничную индейку, но ничего не вышло, потому что она забыла ее выпотрошить. Мы тогда заказали курицу из ресторана, и было очень весело. С тех пор так и пошло. Каждый год под Рождество мы не подарки друг другу дарим, а просто собираемся впятером за несколько дней до официальной даты и отмечаем своей теплой компанией, после чего каждому из нас уже не так страшны бесконечные праздники в семейном кругу. Вот уже восьмой год мы свято блюдем эту нашу традицию. Ну теперь-то, конечно, график у всех разный, кто работает, кто учится, так что на этот раз долго пришлось договариваться, чтобы день всех устраивал. Я предложил собраться у меня, но Элизабет сказала, лучше у нее. Я не настаивал, мне же легче, не придется убираться. Элизабет взяла на себя горячее, хлеб и десерт, все остальное поручила принести нам.
В супермаркете было не протолкнуться. Я пробрался к прилавку с сырами и взял номерок. Пока ждал своей очереди, поглядывал на витрину: бри, козий, с плесенью и ока — пожалуй, хватит.
— Э-эй! Мартин! — крикнул кто-то.
Я узнал голос Франсиса и обернулся.
— Привет! А я тебе звонил. Как ты?
Он протиснулся ко мне, нагруженный свертками из колбасного отдела. Вид у него был довольный.
— Ты же знаешь, когда есть повод собраться, я лучше всех, — ответил он. — Я купил ветчины и паштеты, как просила Элизабет. Хорошо, что я тебя встретил, пойдем вместе.
Девушка за прилавком выкрикнула мой номер. Я сказал Франсису: «Подожди меня» — и пошел выбирать сыры.
Погода была на редкость теплая для 22 декабря. Снег еще не лежал. Мы с Франсисом не спеша шли в восточном направлении по улице Мон-Руаяль. Он рассказывал мне про свою сессию, что сдал, что завалил, с кем в последний раз надрался. Сказал, что хочет купить собаку. Это было что-то новенькое.
— Собаку? А зачем тебе собака?
Он достал из кармана пальто длинную конфету — рождественское лакомство — и поделился со мной.
— Да так, — сказал, посасывая свою половину, — просто чтобы была. Будет кто-то в доме, и вообще веселее… Ну не знаю. Хочу собаку, и все. Хочется.
— Понятно, — только и сказал я, разгрызая леденец.
Его это почему-то задело.
— А что? — вскинулся он. — Думаешь, я не справлюсь?
Это он в самую точку попал.
— Да нет, — ответил я, — только с собакой знаешь сколько возни. Прикинь, каждый день вставать ни свет ни заря, выспался ты, не выспался, потому как ее выгуливать надо, хоть в тридцать градусов мороза, все равно. И корм не забывать покупать, и прививки делать вовремя, да еще одну ее надолго не оставишь, а то затоскует, выть начнет, и ночевать придется всегда дома, потому как вечером ей тоже надо гулять, и…
— Все, хватит, прекрати! Я же говорил: по-твоему, я не справлюсь!
Он достал еще одну конфету и опять отломил мне половину. Я жестом отказался: не хотел перебивать аппетит.
— Ладно, не заводись. Хочешь собаку — дело твое, только все же подумай хорошенько.
На улице было полно народу, все нагружены сумками да свертками. И вдруг откуда ни возьмись выбегает этакая кроха — и со всего размаха прямо нам в ноги летит. Мы с Франсисом не сговариваясь бросили пакеты, чтобы поймать ее, а не то бы упала, но, видно, наши руки не внушили ей доверия, и, развернувшись, она стремглав припустила к матери — та шла чуть впереди и ничего этого не видела. Пока мы собирали свои пакеты, девчушка, уже держась за мамину юбку, обернулась и еще раз взглянула на нас: ей было и любопытно, и боязно.
