— Безопасность, безопасность, — повторял генерал, крутя в руках очки.
— Но тогда мы рискуем оставить без защиты столицу…
— Хватит уже всей этой смуты! — отрезал генерал. — Это недопустимо, и пора прекратить. А насчет гостелевидения, господин министр информации, выставите смутьянов за дверь, и все.
— Что касается радио и телевидения, — вмешался совершенно спокойный Жорж Помпиду, — мы приняли меры, чтобы обеспечить минимальный набор услуг.
— Минимальный набор, — презрительно передразнил генерал, — Господа, я принял решение. Мы должны очистить «Одеон» и Сорбонну.
— Сорбонну? — забеспокоился Жорж Помпиду. — Тогда будут убитые, господин генерал.
— Кроме того, силы правопорядка сильно травматизированы, — добавил министр внутренних дел.
— Фуше, откуда вы выкопали такое словечко?
— Они деморализованы.
— Так напоите их!
— Если мы пошлем полицию в Сорбонну, — настаивал Жорж Помпиду, — все начнется снова.
— Господин префект полиции? — спросил генерал, поворачиваясь к Морису Гримо, который ответил:
— Господин президент, для проведения подобной операции у нас не хватит личного состава. Нам уже и так пришлось задействовать огромное число людей, чтобы обеспечить безопасность основных городских служб…
— Может быть, «Одеон»… — согласился Жорж Помпиду, чтобы успокоить де Голля.
— Хорошо, начните с «Одеона», но немедленно! Спасибо, господа.
Де Голль поднялся, прощаясь с министрами, и Помпиду воспользовался моментом, чтобы предложить:
— Вот если бы вы сегодня вечером выступили с обращением…
— Об этом не может быть и речи! Мы назначили 24 мая, именно в этот день и ни в какой другой я объявлю референдум об участии народа в управлении.
В дверях кабинета генерал добавил:
— Реформа — да, но беспорядка я не допущу. Повторите эту формулу писакам, которые поджидают вас у подножия лестницы.
Сорбонский повар был в отчаянии. Только что бретонский кооператив прислал студентам грузовик с десятью тысячами цыплят, и что же решили комитеты? Распределить мясо по трущобам. Если отказываться от пожертвований, то кто будет платить за еду? Повару и так частенько приходилось добавлять денег из своего кармана. Он спрашивал себя, не пора ли ему дезертировать с кухни, забыв о революции. Он грустно смотрел, как его грузовик удаляется по улице Эколь. Марко и Порталье уселись в кабину рядом с шофером-добровольцем, чтобы, как они объяснили, проследить за справедливым распределением пернатых, но на самом деле отправились вместе с грузом в Бийянкур: цыплята станут дополнительным связующим звеном между забастовщиками с завода Рено и студентами, захватившими университет. Они выехали на площадь Жюля Геда, там стоял невообразимый гвалт, словно в разгар ярмарки. На сцене какой-то фокусник под радостные аплодисменты толпы колдовал над платками, и те исчезали. Повсюду: на окнах, на деревьях, на стенах фабрики — виднелись красные флаги. На огромном транспаранте было написано требование: «Сорок часов, не больше! Тысяча франков в месяц, не меньше!» Студенты, клаксоном прокладывая себе дорогу в толпе зевак, доехали до главных решетчатых ворот, перегороженных цепями. Вдалеке Порталье узнал Жана Ферра[71], который взял микрофон и, прежде чем запеть, объявил, приведя в восторг товарищей: «Я выступаю за тех, кто все время получает ногой под зад!»
Двое студентов вышли из машины у забастовочного пикета, пикетчики играли в карты на перевернутых ящиках. Друзья почувствовали на себе недоверчивый взгляд высокого рабочего в блузе. Они не знали, что это постоянный представитель Всеобщей конфедерации труда.
— Мы привезли вам цыплят, целый грузовик, — сказали они, — в знак солидарности с рабочими государственных заводов.
— Цыплят? Мы предпочли бы девочек, — с улыбкой сказал Лантье из Всеобщей конфедерации.
— Завтра доставим вам грузовик со студентками, — не растерялся Марко.
Они открыли машину и, вместе с людьми, пришедшими на праздник, образовали цепочку, чтобы переправить кур на завод, одну за другой передавая их через заграждения, точно так же, как в Латинском квартале по цепочке перекидывали булыжники для строительства баррикад. Это продолжалось долго, и у всех появилась возможность пообщаться.
— Я был в Сорбонне, — сказал один из забастовщиков, — мне там и слова сказать не дали.
— Все хотели высказаться.
— Мы не такие.
— Мы с вами хотим одного и того же!
— Мы говорим, что де Голль должен уйти, — сказал Лантье, — и пойдем до конца.
— Если Всеобщая конфедерация вам позволит, — рискнул вставить Марко.
— Чем тебе Конфедерация не угодила? — парировал Лантье, взяв курицу и бросив ее соседу, как мяч.
— Массовое движение опередило Конфедерацию.
— Нет, Конфедерация им руководит.
— Она хочет помочь коммунистам прийти к власти через выборы, а для этого им придется вступить в союз с традиционными левыми партиями, которые ни к черту не годятся!
— Ну и что? — спросил Лантье. — Кто выходит на демонстрацию 1 мая? Конфедерация и партия. И чего мы требуем? Народного правительства.
— Во главе с кем? С Миттераном?
— Ни в коем случае. Ты что, смеешься?
— А Мендес Франс?
— Он мог бы на переходном этапе…
В то время как цыплята перелетали из рук в руки, внизу на площади Изабель Обре[72]пела: «Как прекрасна, как прекрасна жизнь»…
Понедельник, 20 мая 1968 года Господин префект разведывает обстановку на своем «ситроене»
Как только у него выпадало немного свободного времени, префект полиции садился на свой зеленый «ситроен» модели 4CV и неузнанным ездил по столице, пытаясь уловить царящие в ней настроения. Сегодня утром он из любопытства доехал до Нантера. До этого ему пару раз звонили министры, и по их голосам он понял, что министр внутренних дел встревожен, а министр образования напуган. Противоположные распоряжения сыпались одно за другим. Ночью он обдумал несколько планов выселения «Одеона». Что, если туда отправятся пожарные и устроят проверку безопасности и выполнения санитарных норм? Тогда можно было бы вести переговоры о выводе из театра нескольких тысяч разношерстных граждан, которые толкутся там уже несколько дней. А можно пробраться туда через подземные ходы, которыми в былые времена пользовались участники Сопротивления, передвигаясь под Парижем. В Матиньоне его успокоили: операция откладывается, он сам назначит дату в зависимости от того, когда будет располагать необходимым личным составом. Но тут поползли слухи, сильно отравившие атмосферу. В Енисейском дворце, в окружении генерала, опасались, как бы Москва не толкнула компартию на захват власти. Другие прямо предупреждали: леваки готовят нападение на одно из государственных зданий, возможно на префектуру, они собираются похитить Мориса Гримо; студенческие группировки возведут новые баррикады в Латинском квартале; крайне правые грозили убить Кон-Бендита… Единственное, что было совершенно ясно, так это то, что паралич постепенно охватывает всю Францию и волна забастовок докатилась уже до Лиона. Шесть миллионов французов прекратили работу.
