— Я как-то ходила на лекцию по буддизму, — сказала Ева, — и мистер Подгетт сказал…
— Там все неправильно. Буддизм — это же просто сидеть и ждать. Это пассивное отношение. Нужно делать так, чтобы что-то происходило. Будешь долго сидеть и ждать, считай, что умерла. Кто-нибудь обязательно о тебя споткнется. Надо, чтобы все происходило, как хочешь ты, а не кто-то другой.
— Звучит как-то недружелюбно по отношению к другим, — сказала Ева. — Я хочу сказать, что если все будут делать только то, что они хотят, это не будет слишком приятно другим людям.
— Пусть другие горят в аду, — сказала Салли. — Это сказал Сартр, а он должен знать. Надо делать то, что ты сам хочешь, и без всяких угрызений совести. Как говорит Джи, крысы — это парадигма. Ты что думаешь, крысы только и прикидывают, что хорошо для других?
— Да нет, я так не думаю, — ответила Ева.
— Правильно. Крысы не знают этики. Ни в чем. Они просто совершают поступки. И не иссушают себе мозги рассуждениями.
— А что, по-вашему, крысы могут думать? — спросила Ева, основательно заинтересовавшись проблемами крысиной психологии.
— Конечно нет. Крысы просто есть. Крысам плевать на Schadenfende[8].
— А что это такое?
— Троюродная сестра Weltschmerz[9], — ответила Салли, гася сигару в пепельнице. — Поэтому мы можем делать, что захотим и когда захотим. Основной принцип. Только люди вроде Джи понимают, как оно все действует. Ученые. Лоуренс был прав. Для Джи главное голова, а тела вроде бы и нет.
— У Генри тоже почти что так, — сказала Ева. — Он все читает и рассуждает о книгах. Я ему говорила, что он не знает, что такое настоящая жизнь.
* * *
Сидя в передвижном отделе по убийствам, Уилт быстро набирался опыта. На лице сидящего напротив инспектора Флинта отражалось все возрастающее недоверие.
— Давайте еще разок, — сказал инспектор. — Вы утверждаете, что то, что эти люди видели на дне ямы, на самом деле надувная пластиковая кукла с влагалищем.
— Влагалище — это несущественно, — ответил Уилт, призывая на помощь последние запасы непоследовательности.
— Возможно, — сказал инспектор. — У большинства кукол этого нет, но… ладно, пропустим. Что я хотел бы знать, так это, уверены ли вы, что там, внизу не живое человеческое существо?
— Абсолютно, — ответил Уилт, — и если бы оно там было, то вряд ли было бы сейчас живым.
Инспектор разглядывал его с неудовольствием.
— Без вас знаю, — сказал он. — Я бы не сидел тут, если бы существовала хотя бы малейшая вероятность, что тот, кто там, внизу, еще жив.
— Верно, — согласился Уилт.
— Правильно. Теперь пойдем дальше. Как получилось, что на том, что эти люди видели и что они приняли за женщину и что, как вы утверждаете, на самом деле является куклой, была одежда, что у нее были волосы и, что особенно важно, голова у нее была расплющена, а одна рука вытянута вперед?
— Так уж она упала, — сказал Уилт. — По-видимому, рука зацепилась за стенку и поднялась вверх.
— А расплющенная голова?
— Честно говоря, я кинул на нее комок глины, — признался Уилт. — Может, поэтому?
— Вы бросили комок глины ей на голову?
— Именно это я и сказал, — согласился Уилт.
— Я слышал, что вы сказали. Но я хочу знать, что заставило вас бросать комок глины на голову надувной куклы, которая, как мне кажется, не сделала вам ничего плохого.
Уилт заколебался. Проклятая кукла доставила ему массу неприятностей, но момент казался мало подходящим для того, чтобы вдаваться в подробности.
— Право, не знаю, — сказал он. — Думал, это поможет.
— Поможет чему?
— Поможет… Ну, не знаю. Я просто бросил, и все. Был здорово навеселе.
— Хорошо, мы к этому еще вернемся. На один вопрос я так и не получил ответа. Если это кукла, то почему она была одета?
Уилт нервно оглянулся и встретился глазами с полицейской стенографисткой. Выражение этих глаз не вызывало на откровение. А они еще болтают о презумпции невиновности.
— Вы мне не поверите, — сказал Уилт. Инспектор внимательно посмотрел на него и закурил сигарету.
— И все же?
— Если честно, так я сам ее одел, — сказал Уилт, сгорая от стыда.
— Сам одел?
— Да, — подтвердил Уилт.
— Позвольте спросить, и какую цель вы преследовали, одевая ее?
— Не могу сказать.
Инспектор многозначительно вздохнул.
— Все правильно. Начнем с начала. Мы имеем дело с куклой, которую вы одели и привезли сюда глубокой ночью, затем сбросили ее на дно десятиметровой ямы и накидали комки глины ей на голову. Вы это хотите сказать?
— Да, — ответил Уилт.
— А не лучше ли будет, чтобы сберечь время и силы всех здесь присутствующих, признаться, что там, на дне ямы, сейчас покоится в мире, под двадцатью тоннами бетона, тело убитой женщины?
— Нет, — сказал Уилт. — Совершенно определенно не лучше.
Инспектор Флинт снова вздохнул.
— Можете быть уверены, мы обязательно доберемся до дна, — сказал он. — На это потребуются время, деньги и, видит Бог, терпение, но когда мы докопаемся до дна…
— Вы найдете надувную куклу, — сказал Уилт.
— С влагалищем?
— С влагалищем.
* * *
В учительской Питер Брейнтри стоял горой за Уилта.
— Говорю вам, я знаю Генри семь лет, и знаю его хорошо. Что бы там ни случилось, он не имеет к этому никакого отношения.
Мистер Моррис, заведующий гуманитарным отделением, скептически посмотрел в окно.
— Они держат его там уже четыре часа, — сказал он. — Это неспроста, значит, они считают, что он имеет какое-то отношение к убитой женщине.
— Они могут считать, что хотят. Я знаю Генри, и если бы бедолага даже захотел, он все равно не смог бы никого убить.
— Он же во вторник стукнул этого наборщика. Значит, он способен на иррациональное насилие.
— Неправда. Это наборщик его стукнул, — сказал Брейнтри.
— После того как Уилт обозвал его сопливым сраным недоумком, — пояснил мистер Моррис. — У того, кто так обзывает наборщиков, определенно с головой не в порядке. Они убили старину Пинкертона, вы же знаете. Он отравился выхлопными газами.
— Если называть вещи своими именами, то они чуть не убили и старину Генри.
— Конечно, этот удар мог повредить ему мозги, — заметил мистер Моррис с мрачным удовлетворением. — У мужчин сотрясение мозга иногда вызывает самые странные последствия. Мгновенно превращает его из приятного, тихого и безобидного человека, такого, как Уилт, в маниакального убийцу, который внезапно идет вразнос. И более странные вещи случались.
