Книга Шхуна, которая не желала плавать - Фарли Моуэт

Я проснулся около полудня, проснулся внезапно с неясным ощущением тревоги. Мне снился сон: я командовал «Куин-Мэри» и должен был войти в порт Литл-Бёрина. Все стекла в рубке были замазаны черной краской. На мне были черные очки, а кругом стоял черный ночной мрак, туман и…

Я проснулся. В каюту лился солнечный свет. «Счастливое Дерзание» приплясывала на якорной цепи, волны пошлепывали ее по носу, одаряя жизнью и движением. В снастях свистел ветер, а по мачте резко хлопал фал.

Я сонно слез с койки, прошел на корму, час поработал с насосом, а потом, исполнив свой долг, выбрался на палубу.

День был изумительный, сверкающий солнцем, полный кипучей энергией… Шторм урчал над окружающими холмами, гнал по лазурному небу клочья туч, но внизу, в длинном ответвлении искрящегося залива, дул только свежий бриз. Тумана не было и в помине. А вот о людях и бурлении жизни свидетельств хватало.

Мы стояли с краю флотилии рыбацких судов, гребных лодок, баркасов, среди которых затесались две маленькие каботажные шхуны. Один большой баркас плясал на якоре всего в двадцати ярдах от нашей кормы. В четверти мили к востоку расположилась деревушка из ярко выкрашенных домиков с аккуратными сушилками для рыбы и помостами, с уютной деревянной церквушкой. Залитые белым солнечным светом, на конце маленького причала шестеро ребятишек терпеливо удили керчаков. Вереницы празднично одетых мужчин и женщин двигались по береговой дороге, ведущей от их домов к церкви. И ни единого рыбозавода в пределах видимости!

Ко мне присоединился Джек — красноглазый, чумазый, с всклокоченными волосами (не знаю, какой вид был у меня, поскольку зеркала на борту не имелось), и мы вместе приветствовали нашего первого посетителя. Это был пожилой человек в лучшем своем костюме. Он неторопливо подгреб к нам на плоскодонке. Подойдя к борту, он повернул голову и обозрел нашу шхунку.

— Доброго утречка, шкипер, — сказал он наконец. — В тумане, значит, шли?

Я сознался в этом.

— Ну-ну, — сказал он и метко сплюнул в воду. — В тумане, значит, э? И много раз прежде в заливе бывали?

Я сказал, что мы никогда прежде в Бёринском заливе не бывали.

И тогда он воздал нам высшую хвалу.

— Пожалуй что, тумана-то черней и гуще я в жизни не видывал. Пожалуй что, не хотелось бы мне в такую темь в залив входить.

Мы в благодарность за столь лестный отзыв пригласили его подняться на борт, но он отказался. И сам пригласил нас к себе на берег, заверив, что его хозяйка горда будет угостить нас своим воскресным обедом. Когда мы начали было отказываться, ссылаясь, что с ног до головы перемазаны, а чистой одежды у нас нет, он и слушать не захотел. Заверив нас, что вернется через часок, он погреб назад, ни разу не оглянувшись.

Так нас приняли в Бёрин-Коуве, и это было началом теплейшего, чудеснейшего человеческого общения, какое мне только доводилось знавать. В этом нашем холодном мире обитателям Бёрин-Коува мало найдется равных.

К несчастью, Джек не смог остаться, чтобы сполна насладиться их гостеприимством. В Бёрин-Коуве имелся телефон, и он по глупости воспользовался им, чтобы поговорить с Торонто. Немедленно по тонким проводам на него обрушился водопад срочнейших деловых проблем, и Джек, неукротимый в борьбе с морем, тут увял. Для него плавание кончилось. В лучшем случае временно. На следующий день он поднялся на борт дряхлой машины для долгого возвращения в Сент-Джонс по почти не существующему шоссе через Бёринский полуостров. Очень угнетенный и весьма обескураженный мыслью о его отъезде, я хотел отправиться с ним, но он сразу меня осадил.

— Ты, черт побери, останешься на борту, — сказал он мне своим военно-морским голосом. — Я уговорю Майка Донована составить тебе компанию. Бедняга же не знает, что его ждет. А тогда вдвоем отгоните шхуну в Сен-Пьер. Там, если хочешь, можешь ее оставить, но в Сен-Пьер прийти она должна, чтобы я мог позднее вернуться на нее. Ты понял?

Я понял и с неохотой согласился. Я чувствовал себя несколько виноватым. Плавание наше трудно было счесть приятным путешествием, которое предвкушал Джек. Тем не менее счесть его совсем уж полной неудачей было нельзя. Когда я, попрощавшись, вернулся на шхуну, выяснилось, что он оставил после себя кое-какую память. У носа, точно современный вариант баронского герба, красовался корсет Джека из стали и резины. Какую бы душевную травму ни причинила ему «Счастливое Дерзание», она, во всяком случае, заставила его забыть о болях в спине.

Следующие дни были невероятно безмятежными и приятными. Я обзавелся свитой мальчишек, которые почти все носили фамилию Молтон и были, используя местное выражение, «сметливыми парнишками». Когда мне приходилось браться за какую-нибудь работу — красить ли палубу, менять снасти или уплотнять сальники, они всегда оказывались рядом, чтобы помочь. И нередко выяснялось, что они лучше меня знают, что и как следует сделать. И частенько они превращали меня в ленивого зрителя, которому оставалось только наблюдать, как они выполняют за меня мою работу.

Когда я сталкивался с проблемами, которые были не по зубам ни мальчишкам, ни мне, на выручку приходили взрослые обитатели деревни. Один, например, потратил три часа, чтобы сплавать за сварочным аппаратом и всем необходимым, когда понадобилось водворить на место выхлопную трубу. Другой заметил, что у меня нет трубы цепного ящика и якорная цепь все глубже вгрызается в планширь. Этот человек, тоже Молтон, откопал эту трубу в чьих-то запасах, притащил ее на шхуну и водворил куда следовало с великим мастерством, причем сделал все это по собственному почину, без всяких просьб с моей стороны.

На вторые сутки моего пребывания в Бёрин-Коуве шторм усилился и повернул, так что возникла опасность, как бы якорь «Счастливого Дерзания» не пополз. И тут на лодке подъехали двое мужчин, застенчиво поднялись на борт и предложили помочь мне перегнать шхуну через залив. В Спун-Коуве стоянка надежнее. А когда я перебрался туда, в тот же вечер десятилетний мальчуган один переплыл залив, выгребая против сильного волнения, дабы доставить мне мое белье, которое его мать по доброте душевной выстирала для меня в Бёрин-Коуве.

Покидая Грязную Яму, «Счастливое Дерзание» выглядела неприлично грязной, скверно выкрашенной и вообще была в полном дезабилье. Бурное плавание не улучшило ее внешности, но после нескольких дней в Спун-Коуве она стала больше похожей на корабль. Поблескивала свежей краской. Каюта была вычищена и вымыта, выглядела чистенькой и перестала пахнуть, как заброшенная бойня.

Даже обалдуйку покрасили, перед этим поручив ее умелым заботам старого дяди Джона Молтона, который знал о таких двигателях куда больше их конструктора. Дядя Джон заставил ее заработать, он улестил ее, чтобы она заводилась и для меня, причем только тогда, когда ее об этом попросят.