— ЛЕВОЙ, ЛЕВОЙ, ЛЕВОЙ… — подпевал Дуган.
Страх допустить оплошность владел нами. Подготовка продвигалась споро. Делать записи было некогда.
В ярком светлом городе,
Славная моя,
В ярком светлом городе девушка живёт,
Веселится — не горюет, ибо всем даёт.
Милая моя, хорошая,
Лечу к тебе, левой-правой,
К тебе одной, левой-правой…
Мы шли форсированным маршем, проворно покрывая двадцать миль, отделявшие нас от казармы.
А вот ещё девчонка Джилл — пропеть о ней пора,
Она-то никому не даст, но вот её сестра…
Милая моя, хорошая…
Песни на марше воодушевляли. Шаг в ногу и слова песен впрыскивали в кровь адреналин именно тогда, когда он был нужней всего: когда ноги наливались свинцом, когда не хватало воздуха и казалось, что нам ни за что не забраться на следующую высоту.
Я не знаю, может, правда,
Может, кто-то врёт,
Что манда у эскимоски
Холодна, как лёд.
Где тут правда, где тут враки?
Мы отменные вояки.
НУ-КА ДРУЖНО —
Раз-два,
НУ-КА ДРУЖНО
Три-четыре,
НУ-КА ДРУЖНО —
Раз-два,
ТРИ-ЧЕТЫРЕ…
Песни звучали, как гордый вызов. Esprit de corps. Мы всё-таки протопали эти двадцать миль ужасной Луизианы и после изнурительного дня вернулись под ливнем с грозой, с песнями во все лужёные глотки, подобно стае гончих псов, идущей по медвежьему следу.
Мы непобедимы. Крутейшие из крутых. Коварнейшие из коварных. Ничто не может остановить нас. Мы худшие из худших. Мы будем молиться войне и с винтовками в руках станем слугами смерти. Чарли-Конгу пришёл конец. Мы готовы сожрать свою печень сырой и попросить добавки. Мы даже можем позволить сержанту Дугану трахнуть наших сестёр.
Мы научились любить своё оружие. Оно стреляет серебряными пулями, которые всегда попадают в цель, у него винты из нержавеющей стали, позолоченные магазины с гравировкой «Долг, Честь, Родина», а вместо прицела — бриллианты в три карата.
Я счастлив, потому что я в армии, в этой роте — счастлив, что я солдат.
Взяв в руки оружие во имя Прекрасной Свободной Земли, мы стали профессиональ-ными военными, американцами-патриотами. Мы готовы убивать азиатов и штыками, усеянными рубинами, делать рваные дырки в их кишках. Дух штыка убивать, а убивать, чёрт возьми, весело!
Мы дисциплинированы и умеем работать командой — вот две кардинальные армейские доблести. Из толпы пухлых сынков и разобщённых типов мы превратились в прекрасно подогнанные друг к другу части поджарой, коварной убивающей машины.
Мы — личности. Мы обладаем достоинством и самоуважением. Мы добились этого. Мы можем носить униформу и прошли такую проверку, которую не всякий выдержит. Мы больше не жалкие мудаки, моющие посуду и заливающие бензин. Мы солдаты! Соль Америки! Мы мужественны и лояльны. И у нас есть гордость и образцовый вид.
Наше обучение завершено. Военные песни гипнотизируют нас. Мы начинаем любить армию. Нам следовало бы поступить в неё раньше. Армия научила нас ненавидеть. И ненавидеть легко.
Мы ненавидим Люка-Азиата не только за то, что он вьетконговец, но и за то, что он, жёлтый косоглазый вьетнамец, всего лишь недостающее звено между обезьяной и человеком, что он навоз, урод и козёл.
Мы — разъярённая толпа линчевателей в балахонах, сшитых из звёздно-полосатых флагов, и с сердцами, алкающими убийства…
СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ…
В конце начальной подготовки с присвоением очередных званий поступают приказы отправляться на повышенную одиночную подготовку.
Ребята станут поварами и телеграфистами, механиками и водителями. Немногие избранные поедут в форт Сэм-Хьюстон, чтобы стать военными санитарами, все прочие получат назначение в пехотную школу повышенной подготовки именно для того, чтобы наверняка угодить во Вьетнам.
Я был уверен, что армия найдёт для меня более подходящее применение, нежели роль протянувшего ноги пехотинца.
Поэтому, получив своё предписание на руки, я онемел, оцепенел, окоченел. Потом начал истерично хохотать над абсурдностью происходящего — единственная нормальная реакция, которую я смог себе позволить. Меня назначали в 3-ю Учебную бригаду в Форт-Полке для прохождения пехотной школы. Я направлялся в северную часть форта, в зловещее место, известное как «Тайгерлэнд», ещё на девять недель подготовки. Как никогда я чувствовал себя пушечным мясом…
Мы слыхали о Тайгерлэнде. Дрянь местечко. Хуже некуда. Когда шок прошёл, пришлось признать, что я ввязался в азартную игру с правительством. Я, новобранец, рискнул сыграть кон в расшибалочку с Дядюшкой Сэмом. И проиграл.
Но я, по крайней мере, был не одинок. Нескольких парней из 2-ой роты ожидало такое же будущее, и мы сгрудились в кучу, ободряя друг друга и пытаясь поддержать упавшее настроение. Трое из назначенных в Тайгерлэнд были из моей же казармы.
Один мне нравился. Его звали Дэнни Сейлор. Хороший парень из западного Чикаго. Светловолосому и голубоглазому Дэнни был двадцать один год, и при субтильном телосложении и среднем росте весил он сто тридцать фунтов и сильно потел. Но наиболее замечателен был его нос. Огромный шнобель, больше, чем у Джимми Дуранте, торчал картошкой, а мы всё время над этим подшучивали. Как у всех, у Дэнни за плечами была только восьмилетка; он это объяснял тем, что не хотел, чтобы его выперли из средней школы, — уж лучше вовсе в неё не поступать.
Своим внешним видом и поведением хулиганистый и задиристый Дэнни Сейлор напоминал Джеймса Кэгни в классическом фильме 1931 года «Враг общества номер один».
День окончания учебки — 30 июля — ознаменовался воинственным ритуалом парада. Стояла убийственная жара, а мы стояли «смирно» на плацу, и пот градом катил по лицу и капал на отутюженные парадки.
Нас было около тысячи, мы маршем прошли мимо трибуны перед взором генерала Ривса, резко поворачивая головы по команде «Равнение напра-ВО!».
Гремели барабаны, играл оркестр. В этот славный, полный патриотизма момент мы шагали в унисон, стук сердец и музыка отдавались эхом в наших ушах.
Гордость распирала грудь. Как многие тысячи предшественников, мы заплатили свою цену за то, чтобы прошагать по этому полю.
Заработали такое право — называться солдатами.
Когда мы вернулись в казарму и сдали в каптёрку полевое снаряжение, сдерживаемая радость прорвалась наружу. Мы бросали вверх шляпы и орали. Потом, упаковав мешки, приготовились отправляться домой.
И тут нас удивил сержант Дуган.
— Вы, парни, были моим лучшим взводом. Удачи вам всем.
— Клянусь, вы говорите это всем девушкам, — засмеялся кто-то.
