Часть шестая. Обратная перспектива
Набег
Тем страшным июльским днём конники подошли к разомлевшему, сонному от жары городу тайно, лесными дорогами.
Первыми — с посвистом, с гиканьем — выскочили из леса на заливной луг Талычевы люди. Владимирское городское стадо, пасущееся за Клязьмой, спешили прежде всего захватить.
Тучные пёстрые коровы, испуганно кося глазом и надрывно мыча, сбились кучей. Пастух — немолодой рябой мужик — только завидел верховых, мигом сорвался, погнал коня к реке. Метил — вплавь, через Клязьму, к речным воротам: опередить татар, предупредить своих владимирских. Не успел. Снял его один из ордынцев — прицелился издалека, хладнокровно и уверенно спустил тугую тетиву.
Беглец дёрнулся, соскользнул с лошади, упал в воду с коротким всплеском, да так и остался лежать лицом вниз на Клязьминской отмели с ордынской стрелой в спине, омываемый тихой речной волной…
Босоногие подпаски рванули врассыпную. Старшие — махом перепрыгивая через колдобины, испуганно окликая друг друга срывающимися голосами, младшие — с отчаянным рёвом, кто придерживая ручонками сползающие на бегу портки, кто путаясь в долгополой, на вырост, свитке… Все-все попадали на бегу, — не миновали и юнцов безжалостные татарские стрелы…
Всадники тем временем быстро переправились на другой берег, и словно лавина обрушилась на Владимирский посад. Нападавшие секли и рубили налево и направо, оставляя позади горы трупов. Запалили кровли. По такой-то жаре в считанные минуты занялся посад, целиком выгорел, дотла…
Короткая потасовка у речных ворот, и налётчики уже ворвались в город.
Талыч с Карамышевым мчались на митрополичий двор, гнали во весь опор — скорее, скорее, взять Фотия тёпленьким. Как делить его будут не сговорились заранее, поэтому оба поторапливались.
К досаде своей владыку там не обнаружили: отбыл из Владимира, с вечера уехал в свои угодья на Святом озере.
Разъярённый Талыч, упустив митрополита, которого уже считал своим пленником, глаза совсем сузил, зашипел от злости, хлестанул сообщившего подробности мосластого владимирского мужичка по лицу плёткой, с заплетённым в неё куском свинца. Тот охнул, согнулся пополам, упал на колени, завыл от боли, зажимая ладонью выбитый глаз.
Талыч отвернулся, скрипнул зубами, потом заорал на своих, заругался.
Карамышев невозмутимо выслушал поток ордынской ругани, а когда брань поутихла, присоветовал, процедил сквозь зубы: догонять надо! Попробуй, царевич, авось повезёт.
Отрядили за митрополитом погоню из ордынских.
Карамышев не поехал, и людей своих не послал. Пусть татары сами ищут. А только там места крепкие, непроходимые. Уйдёт, верхом, без поклажи — как пить дать, уйдёт. Есть у митрополита и проводники, и охранники. Спрячут так, что не найдёшь!
Вернее в городе грабежом поживиться…
Более всего и люди Талыча, и головорезы Карамышева рассчитывали на добычу в храмах. Особенно — в Успенском.
Где, как не во Владимирском главном соборе хранятся сокровища. Тонкой работы церковные сосуды, шитые золотом и жемчугом пелены, серебряные, щедро усыпанные каменьями оклады здешних икон. Это вам не посад грабить…
Собор, однако, был заперт изнутри.
Всадники спешились, и всем гуртом принялись долбить ворота длинным бревном, как тараном.
Когда выбили, наконец, окованные железом дубовые створы и, готовые рубить направо и налево, ворвались внутрь, оказалось, в соборе — ни души. Только худой высокий священник, видом гречин — видно из тех, что недавно привёз с собой новый митрополит из Византии — творил одинокую молитву глубине храма.
Смерть иерея
Отец Патрикий словно не слышал ни гулко отдававшиеся шаги, ни цокот копыт — а это сам Талыч, не церемонясь, въехал в храм прямо на коне, уже покрытом, словно попоной, свежим трофеем — священнической ризой из ценной золотой парчи.
