Лишь на миг, дойдя до середины мостика, я остановился, чтобы послушать реку. В шуме воды уже слышался раздражающий ухо скрежет. На День благодарения она замерзнет, и улицы разрастутся на время ее зимнего сна под толстым снежным покровом. Обернувшись, я бросил взгляд на город, увидел оранжевые огоньки, мигающие в темноте, и услышал пронзительный визг маленького ребенка, пронизавший тишину, точно крик охотящейся скопы.
— Ты растерял все доброе, что в тебе было, Брайан, — пробормотал я, сам себе удивившись. Понятия не имел, что думаю о нем.
Даже после того как я отпер дверь, мне понадобилось несколько секунд, чтобы догадаться: Кейт — там, скорчившись на тахте у окна, смотрит на реку. Она сидела, по пояс закутавшись в голубой плед, который давным-давно связала для меня моя мать, а ее длинные каштановые волосы лежали на плечах, точно шаль. При солнечном свете странно запавшие глаза Кейт придавали ей вечно невыспавшийся вид. В сумраке тени добавляли красок ее бледной коже, глаза казались более выразительными, и она становилась настоящей красавицей. По крайней мере, на мой вкус.
— Эй, — окликнул я, направившись в ее сторону, и ощутил лишь легкий осадок прежней неопределенности.
Я давно изжил в себе чувство вины перед Кейт за то, что пригласил ее к себе, хотя она и была моей бывшей студенткой. Ей было тридцать пять лет, всего на шесть меньше, чем мне. До Кейт у меня в течение одиннадцати лет не было сколько-нибудь значимых связей: Кларк-стон маленький городишко, совсем крошечный, а университет и того меньше, а я от рождения неразговорчив.
Тем вечером Кейт не стала облегчать мое положение. Она не отрываясь смотрела в окно. Окно было закрыто, но снег, казалось, как-то проникал в комнату. Я представлял себе, как он мерцает около ее уха, точно облачко блуждающих болотных огоньков. Подойдя, я опустился рядом с ней на тахту. Она тихонько заплакала. Я сидел и держал ее руку, позволяя ей выплакаться.
— Он даже не был хорошим другом, — проговорила Кейт вполголоса спустя долгое время, — никогда не был.
Я тронул ее волосы:
— Ну конечно.
— Он был слишком озабочен своими душераздирающими проблемами.
— Он был болен, Кейт. У него не было выбора.
Впервые за весь этот вечер она повернулась и посмотрела на меня. Я смотрел в ее глубоко запавшие глаза, точно заглядывал в пещеру. В таких случаях мне всегда хотелось забраться в самую глубину. Она улыбнулась, и я чуть было не рассмеялся, но вовремя одернул себя.
— Это все меняет, — сказала она.
— Послушай, Кейт, пойми меня правильно... Жаль, что он вообще сюда вернулся — за тем, конечно, исключением, что он привез тебя. Жаль, что ты его вообще знала. Ты и все другие на этом проклятом отделении, потому что он обладал такой болезненной притягательностью, что для вас, выпускников, это как пыльца для пчел, и вот вы уже сами рассыпаете ее, и сами не можете справиться с жуткими наклонностями.
Кейт рассмеялась, и на этот раз смех прорвался из меня наружу.
— Он хорошо знал историю, — сказала она, пожимая в ответ мою руку.
— У него были хорошие данные для историка. А вот ты настоящий историк. Сперва досконально все исследуешь, а потом переживаешь свои прозрения.
Без предупреждения она снова расплакалась: о Брайане Тидроу или о своей матери, также совершившей самоубийство более двадцати лет тому назад, или о своем отце, или вообще о ком-то другом, кого я не знал.
На этот раз слезы длились более часа. Я прислушивался к ее хриплому дыханию, ее бессвязному бормотанию, наблюдая, как ночь Хэллоуина опускается на Кларкстон. Снег пошел гуще, скапливаясь на убитой морозом траве и в трещинах тротуара. Даже сквозь закрытые окна мы слышали крики, вопли и органную музыку, доносившиеся из-за реки.
— Я наступила на его волосы, — пробормотала Кейт в какой-то момент, и я вздрогнул и сжал ее заходившую ходуном руку.
Я и забыл, что это она его обнаружила.
Было, должно быть, восемь часов, а может позже, когда Кейт подняла на меня глаза. Ее плечи еле заметно содрогались. Но произнесла она следующее:
— Все еще может обернуться хорошо. Дэвид, тебе нужно идти.
Я озадаченно моргнул, не уверенный, что ответить.
— Куда идти? Это мой дом. Место, где мне хотелось бы находиться.
— Сегодня Хэллоуин. Лучший день в твоей жизни, помнишь?
Сентиментальные воспоминания превозмочь было невозможно. В конце концов, вариантов мне оставалось не слишком много.
— У меня были другие лучшие дни, и не так давно, — сказал я.
Потом покраснел, ухмыльнулся, как ребенок, и Кейт так и прыснула со смеху.
— Пойди в палатку ужасов. И возвращайся с рассказами.
— Идем со мной.
В одно мгновение ее улыбка исчезла.
— Спасибо, я уже видела сегодня одного покойника. Ой, черт побери, Дэвид!.. — Ее лицо снова исказилось. Я потянулся, чтобы взять ее за руку, но она отдернула ее. — Правда, — жестко проговорила она, и я отпрянул, — я хочу, чтобы ты пошел туда. Мне лучше побыть одной.
— Кейт, я бы хотел быть рядом с тобой.
— Ты и так со мной, — все еще напряженно сказала она.
Мы долгое время смотрели друг на друга. Потом я взял пальто со стула и встал. Я спросил, уверена ли она. Она была уверена. И, честно говоря, мне полегчало во всех отношениях. Я знал, что сделал все что мог и мои действия были замечены. Я знал, что Кейт любит меня. И что уж теперь-то я не пропущу Хэллоуин.
— Я принесу тебе шоколадное пирожное с орехами, — сказал я.
— Господи, ты же не собираешься проползти через лабиринт Пилтнера?
— Буду обратно через час. Я ненадолго.
— Хорошо, — ответила Кейт, но она уже отдалилась от меня, съежившись и пристально глядя в окно.
Я открыл входную дверь, шагнул на улицу, и меня обдало холодом. Он имел зубы и когти и так рвался коснуться моей кожи, что я то и дело проверял, не разодрано ли мое пальто.
— Боже мой, — проговорил я, решив было вернуться за перчатками и шарфом, и тут же передумал. В принципе, я не собирался отсутствовать долго. И мне не хотелось сейчас беспокоить Кейт. Сунув руки в карманы и моргая, потому что глаза у меня слезились, я направился вперед, во тьму. Моя голова была опущена, я не увидел предмет на мостике, пока почти не наступил на него. Судорожно глотнув воздух, я вздрогнул и остановился.
Сперва все, что я увидел, была газета, развернутая ветром. Когда налетел очередной порыв, края поднялись, точно крылья, но газета осталась на месте, и я догадался, что под ней находится что-то, ее удерживающее. Полшага ближе, и я подумал, что вижу тень, вроде как от головы, лежащей в тени нависшего тополя. Ну да — голова в луже крови.
Проклятый Брайан Тидроу, снова подумал я и двинулся вперед.
