Я подошел к Карен тихо, даже ничуть не торопясь, и с удивлением для самого себя констатировал, что все еще остаюсь листком ивы и т. п.
Девушка пробовала разные виды прыжков с одного уступа на другой.
— Карен, — сказал я, — сейчас мы с тобой немного займемся легкой атлетикой, если ты не против.
Она посмотрела на меня, приспустив очки до странного сексуальным движением. Ее глаза сияли — это был блеск разнузданности и вожделения. До меня очень быстро дошло, что Карен поняла мои слова превратно, и я в ту же секунду продолжил:
— Нет. Я о другом. Предлагаю тебе небольшой забег до конца пирса.
Она посмотрела на меня с таким выражением, будто никакой другой мой поступок не мог бы удивить ее сильнее:
— Хочешь расслабиться, позабыть крутой шухер последних дней?
Карен одним раздраженным щелчком вернула очки с металлическим напылением на место.
— Нет, — ответил я, — хочу оторваться от двух крутых придурков, которые преследуют нас.
Я увидел за зеркальными стеклами что-то вроде полосатого узора из ультрафиолетовых пятен.
«Вот черт, — подумал я, — как такое возможно? Она же должна находиться в посткризисной фазе. Свечение же обычно появляется только на стадиях обострения вируса».
— Не волнуйся, — сказала Карен, — ничего плохого с нами случиться не может.
Несколько секунд я пристально смотрел ей в лицо. Меня снедало желание спросить, как же тогда вышло, что с нами уже случилось столько малоприятных вещей, но я сдержался. Карен двадцать один год, она еще не взрослая, но уже и не совсем юная, она постоянно колеблется между этими двумя состояниями, постоянно ищет хрупкое равновесие между своими желаниями и осознанными фактами реальности.
— Ладно, но ты все же согласна на небольшую пробежку, просто ради поддержания физической формы?
Она взяла меня за руку:
— Послушай, расслабься. Мы пойдем вон туда.
Она потащила меня в сторону пристани, к кафе-ресторану — закрытому и темному.
Мой перевозбужденный мозг зафиксировал последний движущийся отблеск металлического оттенка, затем все погасло. Мы шли вдоль края пристани, слева от нас находился массивный пакгауз, чуть дальше располагалось кафе, а за ним в ночи терялись погрузочные площадки и краны — еще дальше, в действующей части порта. Здесь же все казалось обреченным на уничтожение. Вход в кафе-ресторан был заложен камнем. И вскоре здание должно будет исчезнуть под натиском бульдозеров. Порт Абиджана становился одной из самых посещаемых гаваней Западной Африки.
Мы миновали кафе-ресторан и пошли вдоль какого-то ангара из рифленого листового железа в сторону другого складского помещения. Пристани были освещены тусклыми фонарями, разбросанными на большом расстоянии друг от друга, а также несколькими дежурными оранжевыми лампочками, установленными над воротами ангаров или на борту судов.
Мой мозг почувствовал что-то еще до того, как это произошло. Некая черная, зловещая вибрация, какой-то сигнал…
Будто завороженный, я наблюдал за тем, как из-за угла пакгауза, в тридцати метрах от нас, внезапно появляются две фигуры.
«Сёрфингист» шел вдоль фасада из листового железа, мавр — по краю пристани.
Они даже не пытались делать вид, будто гуляют здесь от нечего делать, они направились прямо к нам, в хорошем темпе. Обмануться насчет их намерений было невозможно.
«Сёрфингист» мчался вперед будто бык, опустив голову, мавр в бело-голубой гандуре[59]скользил следом как призрак.
«Сёрфингист» снял очки, и я различил глубоко запавшие глаза неопределенного цвета, горевшие жаждой убийства. В руке он держал какую-то штуковину, в которой я не без труда распознал свинцовую трубу длиной добрых шестьдесят сантиметров. Рук мавра вообще нельзя было разглядеть, он прятал их в полах своей гандуры.
Я поискал глазами какой-нибудь предмет, валяющийся в пределах досягаемости. И нашел лишь пустую бутылку из-под пива.
Они шли нас мочить.
Я всего раз видел, как Карен дралась. Это произошло в Центре № 14, в ее модульном доме быстрой сборки, расположенном прямо напротив моего — в соответствии с кольцевой структурой лагеря, разработанной урбанистами из Министерства внутренних дел.
В здании Карен, на 17-м этаже, квартировала одна мерзавка, Мира. Это была активная лесби,[60]нахрапистая и достаточно порочная. К ее услугам имелась куча «подружек» и многочисленные рабыни по всему зданию. Однажды вечером двум «амазонкам» Миры вздумалось заняться Карен, которая много раз отвергала ухаживания со стороны «хозяйки». Карен свалила нападавших несколькими идеально точными и по-настоящему жестокими приемами. Все обитатели мужского корпуса, в том числе и я, наслаждались зрелищем из зарешеченных окон своих «сот», и все как один аплодировали двум техничным нокаутам. Мира больше никогда не пыталась трахнуть Карен, у нее и так имелось все, что нужно, так что не стоило создавать себе проблемы с этой «кокеткой», отправившей двух внушительного вида бабищ в санчасть Центра с тяжелыми травмами. Карен перевели на другой этаж и поселили в одиночную комнату, предварительно наказав.
Позже, когда мы оказались в блоке доктора Коэн-Солаля — исследовательском корпусе, где жили и мужчины, и женщины, — один из первых вопросов, который я задал Карен, был о том, какое боевое искусство она изучала. Тхэквондо? Шаолиньская техника боя, маньчжурский стиль?
«Нет, — ответила она, — тсахал».[61]
Еще позже мне все-таки удалось вырвать у нее признание: один из ее дядей, странноватый брательник отца, с 1965 по 1982 год служил в спецподразделении ВДВ Израиля.
На его долю выпало участие во всех крупных войнах, которые вело Еврейское государство, за исключением Войны за независимость[62]и Суэцкого кризиса.[63]
Именно дядя впоследствии обучил Карен многочисленным приемам рукопашного боя из убийственного арсенала десантника — специалиста по ночным рейдам. Занятия понравились Карен, и она даже решила использовать полученные навыки для балета — хореографической версии «Apocalypse Now»,[64]которую она планировала однажды поставить. «Между прочим, — добавила девушка, — это помогло мне выпутаться из многих опасных ситуаций».
