Карьера Попова являла собой пример того, что со времен советской власти ничего принципиально не поменялось: превыше всего ценилась верность команде.
Попов был человеком команды и всегда рьяно, с мрачной прямолинейностью бульдозера, делал то, что требовалось команде. В свое время, выслужив в ЦК ВЛКСМ должность главного редактора молодежного журнала, он сразу принялся изгонять из журнала остатки либерализма, сохранившиеся еще с хрущевских времен и обеспечившие журналу широкую популярность. Его ретивость, ставшая неуместной в условиях перестройки, вызвала неудовольствие в ЦК комсомола.
Почувствовав, что кресло под ним зашаталось и решив, что его освобождают для своего человека, Попов сделал упреждающий ход — шумно разругался с ЦК и был радушно принят в стане демократов: некоторое время работал в пресс-службе президента, занимал высокие должности в министерстве информации и на телевидении.
Он был очень старательным человеком и хранил верность своей новой демократической команде. Но между декларируемыми принципами и практикой всегда есть небольшой зазор. Этого зазора Попов не улавливал, в своем старании не знал меры и всегда перебарщивал, чем и ставил демократов в неловкое положение. Потому его и двигали с места на место. Последний свой пост, одного из руководителей ВГТРК, он потерял, как говорили, по раздраженному распоряжению самого Ельцина.
Для Лозовского не было вопроса, почему московские власти остановили выбор на Попове. У него была репутация видного демократического деятеля, смена одного демократа на другого демократа могла пройти незамеченной. В то же время Попов был фигурой управляемой. Но вся журналистская Москва хорошо знала, кто такой Попов. А лучше всех это знал Лозовский. Для «Российского курьера» его назначение главным редактором означало, что прогибаться придется по-настоящему, всерьез, до выворачивания позвонков.
Лозовский понимал, что никакой трагедии не произойдет. Люди всегда остаются людьми. Притерпятся и к Попову, и к необходимости прогибаться. Не стать привыкать. И о прежнем «Курьере» будут вспоминать так, как сам Лозовский во время работы в топографической партии в Голодной степи вспоминал мгновенно промелькнувшую среднеазиатскую весну со сказочно щедрым разливом алых тюльпанов и маков, отсвет которых окрашивал облака.
Все так. Но не мог он с этим смириться. Слишком много вложил он в «Российский курьер», чтобы отдать его без борьбы. И в том, что все так сложилась, была и его вина. Была, была. В этом Савик тоже был прав.
Но какой должна быть тактика борьбы?
Этого Лозовский не знал.
Так и не придя ни к какому решению, он нашел в архивных файлах статью, о которой упомянул Броверман.
Еще перед выборами 1996 года, когда президент Ельцин был точно бы погружен в глубокую зимнюю спячку, один из высокопоставленных чиновников кремлевской администрации, с которым Лозовский был знаком с советских времен, дал задание группе ученых из Академии наук создать психологический портрет президента. Материалы исследования предполагалось использовать в предвыборной кампании. На самом же деле, как он позже признался Лозовскому, ему хотелось понять, кто этот человек, с которым он связал свою судьбу.
Плод коллективных усилий ученых-академиков разочаровал чиновника. Если бы они были не психологами, а скульпторами, это был бы такой же монумент, какой высится в Москве на Калужской площади, бывшей Октябрьской. Только вместо постамента был бы танк, а вместо Ленина президент Ельцин. Для предвыборной кампании эти материалы годились, однако никакого ответа на вопрос, интересовавший чиновника, не давали. Но спустя некоторое время на прием к нему пришел молодой ученый, кандидат наук, который сначала был включен в академическую группу, а затем по каким-то причинам из нее выведен. Он принес свою разработку. Этот Ельцин был не похож на монумент на Калужской площади.
В основу были положены отношения объекта исследования с отцом — типично фрейдистский подход. И выводы, которые были сделаны, ошеломили чиновника, хотя он был не из тех людей, которых ошеломить легко. Но свои чувства он спрятал под маской доброжелательности, поблагодарил молодого ученого за проделанную работу, предсказал ему блестящую научную карьеру и обещал содействие.
Малый, однако, оказался самолюбивым и неопределенными обещаниями не удовольствовался. Он принес разработку в «Российский курьер». Лозовский сразу понял, что это сенсация. Но она могла очень дорого обойтись молодому ученому. Лозовский встретился с кремлевским чиновником, они нашли компромисс. Ученому устроили грант и отправили в Сорбонну работать над диссертацией о психологии власти, а «Российский курьер» обязался опубликовать материал только после выборов.
В исследовании было около ста страниц машинописного текста, насыщенными научными терминами и ссылками на признанные авторитеты. Лозовский отобрал для публикации главное. Статья называлась «Зеркало для президента».
«Николай Игнатьевич Ельцин (отец БНЕ) был изобретателем-самоучкой, мечтал сконструировать автомат для кирпичной кладки, но осуществить свою идею в металле не смог. Изобретательству он отдавал все свободное от работы время, тогда как его жена (мать БНЕ) обшивала весь барак „за полбулочки хлеба“. Не вполне ясны обстоятельства смерти Николая Игнатьевича. Есть основания полагать, что он покончил жизнь самоубийством.
Психологические проблемы отца предопределили его отношения с сыном, на котором с шести лет (по воспоминаниям самого БНЕ и рассказам его матери) было все домашнее хозяйство и заботы о младшем брате и сестре. Несмотря на это, отец наказывал его по малейшему, даже самому пустяковому поводу: ставил в холодный угол на всю ночь, порол с бессмысленной злостью, разъяряясь от самого процесса.
Но это не вызвало слома характера: сын терпел и даже более того — иногда создавалось впечатление, что он специально злит отца, провоцируя его на еще большие побои.
Механизм такого поведения ребенка хорошо изучен и описан в научной литературе.
Многократные случаи хулиганства БНЕ в школе и на улице, которые (как отмечается в воспоминаниях) он даже не пытался скрыть, свидетельствуют о том, что побои отца могли стать для него своего рода необходимостью. Если отец был садистом (не в бытовом, а в научном понимании термина), это не могло не развить у сына садомазохистских наклонностей.
В будущем эта аномалия в психике БНЕ проявилась в полной мере и вылилась в самобеспощадность. Когда БНЕ проигрывает, он начинает ненавидеть себя, чувствовать себя неполноценным, недостойным ничьей любви, недостойным жить вообще.
(Возможно, здесь кроется объяснение его странного падения с моста в 1987 году.)
БНЕ — настоящий изверг по отношению к самому себе…»
«О БНЕ — главным образом из-за его внешности и манер — сложилось мнение как о человеке грубого ума. Это заблуждение, за которое полную цену заплатили все его политические противники, начиная с Горбачева. На самом же деле БНЕ весьма умен — природным, остро реалистическим умом. У него отсутствуют всякие иллюзии, он не заблуждается ни на свой счет, ни на счет других людей. Он подлинный мыслитель в том смысле, как это определяет Ницше: „Он умеет воспринимать вещи проще, чем они есть“. Его реалистический ум способен вычленить суть проблемы из-под всех наслоений, уводящих людей с более изощренным мышлением от правильной оценки ситуации. Поэтому БНЕ нет равных в стратегии политической борьбы…»
