Она вышла из Анниной квартиры с ключами от машины. Доехала до кафе в гавани, где выпила чаю и съела бутерброд. Какой-то мужчина ее лет улыбнулся ей, когда она выходила из кафе. Он был в промасленном комбинезоне, и Линда не сразу узнала в нем бывшего одноклассника. Они поздоровались. Линда тщетно пыталась вспомнить его имя. Он протянул руку, вытерев ее о штаны.
— Хожу под парусом, — объяснил он. — Старая калоша. Мотор тоже есть, но не заводится. Отсюда и масло.
— Я тебя сразу узнала, — сказала Линда. — Я вернулась в Истад.
— И что будешь тут делать?
Линда заколебалась. Почему-то вспомнилось, как отец рассказывал о случаях, когда приходится скрывать, что ты полицейский. У всех полицейских есть потайная дверца. Иногда надо надеть личину. Мартинссон у нас — квартирный маклер, Сведборг обычно представлялся водителем бульдозера на подряде. А мое второе «я» — директор небольшого кегельбана в Эслёве.
— Я выучилась на полицейского, — сказала Линда.
И тут же вспомнила его имя. Этого промасленного парня звали Турбьорном. Он, улыбаясь, смотрел на нее.
— Я-то считал, что ты собираешься стать реставратором.
— Я сама так считала. Но потом передумала.
Она нетерпеливо оглянулась. Он снова протянул руку:
— Истад — городок маленький. Наверняка увидимся.
Она поспешила к машине, оставленной позади старого театра. Интересно, что они все думают? С чего это Линда вернулась, да еще получившись на легавого? Ответа на этот вопрос, так же как и письма от Биргитты Медберг, она не нашла.
Она поехала в Скуруп, оставила машину на площади и пошла к дому, где жила Биргитта. В подъезде пахло пригоревшей едой. Она позвонила в дверь — никто не открыл. Убедившись, что дома никого нет, она полезла за отмычками. Интересно начинаю я службу в полиции, подумала она, чувствуя, как покрывается потом, — со взлома. Она проскользнула в квартиру. Сердце чуть не выскакивало из груди. Она прислушалась и тихо обошла квартиру, страшно боясь, что вдруг кто-то войдет. Она и сама не знала, что она ищет, возможно, что-то, что подтвердило бы знакомство Биргитты с Анной.
Она уже почти была готова сдаться, когда машинально приподняла зеленую пластмассовую подкладку для бумаги на письменном столе и увидела листок. Это было не письмо, а фрагмент карты. Старинной земелемерной карты. Текст и линии довольно мутные — плохая копия, сделанная, наверное, на древнем фотостате.
Линда зажгла настольную лампу. С большими трудностями ей наконец удалось прочесть: «Раннесхольмские угодья». Раннесхольм — это какой-то замок, только где? На полке стояла папка карт Сконе. Она достала нужную — Раннесхольм оказался всего в нескольких десятках километров от Скурупа. Линда еще раз осмотрела карту. Несмотря на плохое качество, на копии просматривались какие-то пометки и стрелки. Она сунула обе карты в карман куртки, погасила свет и некоторое время прислушивалась, приложив ухо к щели для газет. Потом осторожно вышла из квартиры.
В четыре часа она была уже на стоянке в окружающей Ранннесхольм зоне отдыха, включающей два небольших озера. И что я здесь делаю? — подумала она. Ищу приключений, чтобы время шло побыстрее? Она заперла машину и вдруг почувствовала, что устала от своего невидимого полицейского мундира. Она спустилась к воде. Пара лебедей величественно плыла по покрытому крупной рябью озеру. С запада двигалась большая дождевая туча. Она застегнула куртку на «молнию» и поежилась. Пока еще лето, но осень уже близко. Она оглянулась на стоянку. Никого нет, только Аннин «гольф». Она стояла у кромки воды и задумчиво швыряла камушки в воду. Между Анной и Биргиттой Медберг есть какая-то связь. Но что у них могло быть общего, пока ей не догадаться.
Она кинула еще один камень. У них единственная точка соприкосновения, подумала она, — обе пропали. Одну пропажу полиция принимает всерьез, другую — нет.
Дождь начался раньше, чем она думала. Она встала под развесистый дуб рядом с парковкой. Вся эта история вдруг представилась ей совершенно идиотской. Она уже собралась под дождем добежать до машины, как вдруг увидела, что в мокрых кустах что-то блестит. Сначала ей показалось, что это не то банка из-под пива, не то пластмассовая бутылка, но, продравшись сквозь кусты, она увидела черное резиновое колесо. Она не сразу поняла, что перед ней. Раздвинула ветки. Сердце готово было выскочить из груди. Она помчалась к машине, схватила мобильник и набрала номер. Надо же — на этот раз отец не забыл взять с собой телефон и даже включил его.
— Где ты? — спросил он.
Голос его звучал не так повелительно, как обычно. Видимо, отец все еще стыдится утренней вспышки.
— Я на парковке у замка Раннесхольм.
— Что ты там делаешь?
— Думаю, тебе надо приехать.
— Я не успею. У нас как раз начинается собрание — из центра поступили новые полубезумные указаниями.
— Плюнь на собрание. Приезжай. Я кое-что нашла.
— Что?
— «Веспу» Биргитты Медберг.
Она слышала, как у него перехватило дыхание.
— Ты уверена?
— Совершенно.
— Как это вышло?
— Узнаешь, когда приедешь.
В трубке что-то затрещало, и разговор прервался. Она не стала перезванивать. Она знала, что он приедет.
15
Дождь усилился. Линда сидела в машине и ждала. По радио что-то рассказывали о китайских чайных розах. Линда вспомнила, сколько раз ей приходилось дожидаться отца. Все те бесчисленные ожидания в аэропорту или на вокзале в Мальмё, когда он должен был ее встретить, но опаздывал или вообще не приезжал, а потом выдумывал оправдания одно хуже другого. Много раз она пыталась объяснить ему, насколько это унизительно — знать, что все остальное для него важнее, чем его собственная дочь. Он всегда говорил, что понимает ее, что постарается больше так не поступать, что ей никогда больше не придется его ждать. Но самое большее через несколько месяцев все повторялось.
Ей удалось отомстить только один раз. Ей был двадцать один год — бурный и романтический возраст, когда она вообразила, будто у нее есть талант актрисы — абсолютно ни на чем не основанная мечта, быстро, впрочем, погасшая и столь же быстро забытая. Но тогда ей удалось хладнокровно разработать план мести: она договорилась с отцом, что они встретят Рождество в Истаде. Только она и он. Даже без деда — тот только что сошелся с Гертруд. Они долго обсуждали по телефону, договорились, что к рождественскому столу у них будет индейка, и долго препирались, кому ее готовить — она была в Стокгольме, а он — никудышный, а главное, совершенно незаинтересованный повар.
Они запланировали трехдневный праздник, с елкой, рождественскими подарками и прогулками по заснеженным, если повезет, окрестностям. Он должен был встретить ее утром двадцать четвертого декабря в аэропорту Стурупа. Но она вместо этого накануне уехала на Канарские острова со своим тогдашним приятелем Тимми — у него папа был аргентинец, а мама — финка. Только двадцать пятого утром она позвонила ему из автомата на пляже в Лас-Пальмасе и спросила, понимает ли он теперь, каково ей приходится. Он был совершенно вне себя, главным образом из-за беспокойства, не случилось ли с ней что, но еще и потому, что он никак не хотел примириться с тем, что она могла так поступить. И вдруг она начала рыдать, прямо там, в телефонной будке. Весь план мести ударил по ней самой. Ей вовсе не стало лучше от того, что она решила ему отомстить. Они помирились. Она, совершенно несчастная, попросила прощения, а он заверил, что никогда больше не заставит ее ждать. После чего он со своей неизменной точностью опоздал на два часа в Каструп,[12]где обещал встретить ее и Тимми по пути назад.
