думает он.
Завершив дела, Тонмэй походил по лесу. За лесом вверх потянулась невысокая сопка. Окружающий таежный мир приятно удивил его.
– Здесь можно сколько угодно жить. И сухостоя много, и ягельные места вокруг. Выше сопка сплошь ягельная, – поделился Тонмэй, зайдя в чум.
В это время чайник, будто спохватившись, вскипел. Заварили. Гякичан острием ножа хотел было покопаться в котле, где варится мясо.
– Подожди, подожди, Гякичан! Зачем ножом-то в кипящий котел? – взволнованно вскричал дед. Гякичан, все еще держа нож над котлом, удивленно оглянулся на деда.
– Бери, вот этим ковыряйся, – он протянул ровную, крепкую лучинку, расщепленную из сухого полена. – Никогда ножом не тыкай в кипящий бульон.
– Почему, дедушка? Я дома все время так делаю, – откликнулся Гякичан.
– Твое счастье, что я этого не видел раньше. Грешным делом занимаешься. Ты ножом тычешь не только в кипящий бульон, а заодно и в душу огня на очаге. Этим можешь навредить и себе, и своим близким. Кто-нибудь из них ослепнет. Понимаешь ты это?! Или, самое малое, потеряешь нож.
Гякичан, будто уличенный в чем-то постыдном, быстро положил нож на подстилку. Взял в руки лучину, острием стал переворачивать в котле куски мяса.
Пока не спеша пили чай и ели мясо, над лесом и ближним краем снежной мари медленно растекался сизый дым.
Люди, занятые трапезой, не заметили, как обессиленные молодые олени, увидев дым и хватая его сладкий дух заиндевелыми ноздрями, стали медленно подниматься на ноги и друг за дружкой потянулись по свежему санному пути туда, откуда манил сизый дым спасения…
– Вы продолжайте чаевничать. Торопиться уже некуда. А я пойду к олешкам. Подниму их и пригоню сюда, – сказал Тонмэй и вышел из чума.
Тут же донесся его радостный голос:
– А олешки-то сами идут к нам! Как хорошо! Вот что значит запах дыма!
Гякичан выскочил за полог и громко засмеялся.
Следом не торопясь вышел Дэгэлэн Дэги. Радостно посмотрел на приближающихся оленей.
– Олени спасены, – тихо пробормотал он и поклонился во все стороны. Это был знак благодарности духам мари, леса и гор.
Этот случай подтвердил жизнеутверждающую силу едко-сладкого дыма костра на долгих вековых кочевьях. Никто не видел, никто не подсчитал, скольким ламутам вдохнул радость жизни этот неувядающий в веках синий дым костра, скольким вернул веру в свои силы и в свою звезду на скользких, порою непреодолимых путях-дорогах. Этих гордых и мужественных детей горно-таежной стихии ничем не удивишь и не поколеблешь. Сила непокорного духа и беспредельная жажда жизни позволяла им преодолевать любые трудности. Если бы ни эти беспримерные человеческие качества, то ламуты давно бы исчезли и канули в Лету. Удивительно и невероятно то, что при таких суровых условиях жизни они из века в век сохраняли свою природную человечность, доброту и верность друг к другу. Не умея ни читать, ни писать, они не одичали. Вечная неравная борьба за выживание не разобщила, а объединила ламутов.
По мере приближения к опушке леса олени выше поднимают головы. Разбредясь вдоль опушки леса, неторопливо принимаются копытить снег, чуя белый ягель под толщей снега.
Дэгэлэн Дэги всматривается вдаль. Его бледные губы шевелятся. Стало быть, дед благодарит Духа Гольца Тонмэя за вызволение из тисков погибели.
Ламуты возвратились в чум.
– День-два здесь останемся, чтоб олени отдохнули и попаслись на ягельной сопке. Завтра с утра я на лыжах пройду по мари и проложу дорожку. Думаю, наиболее трудный участок пути мы проехали, – поделился своими планами Тонмэй.
– Как ты похож на Ичээни в пору его молодости, – улыбается Дэгэлээн Дэги.
– Может, я внешне напоминаю отца. А во всем остальном мне не дотянуться до него, – скромно ответил Тонмэй.
Глава пятая. Последнее лето старца Ичээни
Сколько седых веков незаметно пролетели над таежным миром, жизнь в этих краях протекала вяло, без видимых перемен. Порою кажется, что осколки цивилизации даже близко не коснулись здешних мест. Но на самом деле это далеко не так. В этих местах жизнь всегда была нелегкой. Порою непредсказуемой. Здесь невозможно предвидеть природные катаклизмы, связанные со спонтанными наводнениями, обильными дождями, селевыми потоками – исла, а в зимнее время с долгими снегопадами, с пургой, со снежными лавинами, опасными наледями… Кочевые ламуты небольшими родами кочевали по редким таежным вьючным тропам в течение многих веков. Пока живется хорошо, они ни о чем дурном не думают, опасаясь как бы ненароком не приманить к себе несчастье и беды.
Ламуты поживут недолго у какого-нибудь горного ручейка или речной долины, затем быстро снимутся и откочуют на новую стоянку. Поначалу можно подумать, что они скитальцы без угла и малой родины. Но так может показаться на первый взгляд. Весь таежный мир, включая горные кряжи и долины, по которым ламуты кочуют из года в год, из века в век – это и есть их родина, дарованная им свыше самим Гольцом Тонмэем. Маршруты их кочевий никем не фиксируются. Да это и невозможно в силу того, что им неведомы такие блага, как бумага и перо. Зато они крепко-накрепко закрепляют в памяти места кочевий до мельчайших подробностей. Из года в год безошибочно кочуют по ним. И олени знают свои пастбища.
…Незаметно пролетели десятки лет над Гольцом Тонмэем. Немало снегу выпало на плато и вершины Гольца и столько же растаяло.
На берегу речки Тонмэй на старом пне задумчиво сидит седой старец. Одет он не по сезону тепло. Изношенная до замшелости меховая тужурка мешковато сидела на нем, на ногах легкие торбаза из выделанных оленьих камусов. Глаза устало полузакрыты, на крючковатых пальцах правой руки давно потухшая курительная трубка.
Это глава рода таежных ламутов старец Ичээни. Несмотря на преклонный возраст, он сохраняет ясность ума. В последнее время он часто стал задумываться о прожитом…
Сколько раз в долгой жизни проехал по таежным нескончаемым тропам, сколько лазил вдоль и поперек по окрестным и дальним горным кряжам и гольцам, по этим ягельным пастбищам, пася и карауля оленей. И сейчас у него сердце замирает, как вспомнит про лежбища уямканов[38] на склонах могучих скал. С закрытыми глазами находил излюбленные места обитания таежных великанов – сохатых. Мнилось, будто это было лишь вчера. А оказалось, что прошла целая вечность. Он сам, некогда юноша-непоседа, превратился теперь, как иногда думает он сам, в трухлявое дерево. От таких мыслей иногда в душе улыбается сам себе. «О какой вечности я тут задумался? Нет никакой вечности. Как обидно, что жизнь свою я уже прожил. Не успел оглянуться, уже состарился, превратился в немощного
