– А я думал, футбол… – От моего внимания не ускользнуло то, как ловко Синди перевел разговор на другую тему.
– Футбол – само собой. Накануне матча между «Кабускорп» и «Петру Атлетику» от всех этих диких болельщиков в племенных раскрасках просто проходу нет. Но зрелище красочное, конечно, даже очень. Вы, кстати, уже посетили Штадиу душ Кокейруш? Посетите, оно того стоит. Футбол – это да. И не только футбол, а вообще спорт. Баскетбол, например. Видали, сколько баскетбольных кортов у вас там в Майанге? Спорт важен, но все-таки музыка – прежде всего. Песни и пляски. Кизомба, семба. Даже фаду, хоть это вовсе и не ангольский стиль, а португальский. Но и он оказал заметное влияние. Обо всем этом можно говорить часами. Я бы многое мог вам рассказать об ангольской музыке. Люблю – не то слово. Но, увы, работа наша не терпит отлагательств. Делу время, потехе час. Что там у нас на повестке дня?
Разумеется, треп про занятия кизомбой, да еще «с одной миловидной мулаткой», был чистейшим враньем. Подтекст болтовни Синди всегда завуалирован ровно настолько, чтобы тот, кому предназначается месседж, мог считать его без труда. В данном случае говорилось буквально следующее: если Синди – в воспитательных ли целях или по какой-либо другой причине – считает нужным не отвечать до трех часов ночи, значит, так тому и быть. Мне не следует задавать лишних вопросов, а следует делать, что мне говорят. Если начальник сказал, что ты будешь сидеть всю ночь, значит, будешь сидеть всю ночь. В другой раз, подложив мне ту же свинью, Синди уже не стал врать про кизомбу, а просто весело напомнил, что португальский глагол «trabalhar» (работать) происходит от латинского «tripalium». «Знаете, Дэмиен, что такое tripalium? Известное орудие пыток в средневековой Европе».
И все же всенощные бдения случаются здесь не так уж часто. Во всяком случае, куда реже, чем в Нью-Йорке. Даже при всех выкрутасах трудоголика-шефа у меня остается более чем достаточно свободного времени. Вопрос скорее в том, куда себя девать. Выйдя из оцепенения тех первых дней, проведенных за столиком возле бассейна, я стал на удивление быстро привыкать к моей новой жизни. Я даже завел кое-какие знакомства, хоть и не был им безусловно рад. Завести их оказалось делом нехитрым: как и следовало ожидать, в гостинице, куда меня поселили на первых порах, было много других экспатов. Все они друг друга знали, вместе обедали, вместе пили в баре, по очереди отправлялись за покупками в торговый центр «Белаш», охраняемый солдатами с автоматами Калашникова наперевес. Внутри этого молла, куда пускали только иностранцев да самые сливки луандского общества, находился излюбленный кинотеатр. Билет на сеанс стоил тридцать пять долларов, но не было никакой уверенности, что тебе удастся досмотреть фильм до конца: перебои с электричеством случались почти ежедневно. Был в этом молле и магазин «Шопрайт», ничуть, впрочем, не похожий на американские супермаркеты с тем же названием. По ассортименту и качеству местный «Шопрайт» напоминал скорее магазины бросовых товаров «Все за доллар», но цены были запредельные, как и везде в Луанде. Футболка «Поло» за сто двадцать долларов, ботинки – за пятьсот. Все «мэйд ин Чайна». Еще там был ресторан, где можно было заказать банку кока-колы за пять долларов и гамбургер за двадцать пять. Заведения для иностранцев, где расчет не в кванзах, как везде, а в долларах или евро, потому что, как гласит поговорка, оставшаяся со времен пиковой инфляции, «кто хранит кванзы, к концу месяца потеряет целое состояние». После непродолжительных, но утомительных вылазок в «Белаш» постояльцы гостиницы только и мечтали вернуться в свой герметичный мирок с шелестом кокосовых пальм вокруг бассейна. За пределами этого оазиса – многочасовые пробки, жара, невыносимый запах гниющей рыбы и экскрементов. В городе белых людей поджидают всевозможные опасности – от дорожной полиции, вечно вымогающей у иностранцев газозу, до бездомных собак, всегда готовых наброситься на пешехода, и голодных гангстеров, готовых ограбить или даже похитить вас средь бела дня. Там нет питьевой воды, нет канализации, как и всего остального. Ни образования, ни медицины, ни каких угодно общественных благ. Зато внутри гостиницы к вашим услугам круглосуточный бар, фитнес-клуб, йога-студия. Так это преподносилось.
Позже, когда мне удалось вырваться за пределы их мирка, я увидел совсем другую картину: удобств и развлечений, предназначенных для богатых экспатов (и еще более богатой элиты МПЛА), в Луанде не слишком мало, а, наоборот, слишком много. Люксовые рестораны и бары на Илья-де-Луанда, концерты, показы мод, португальские кутюрье, диджеи с Ибицы. Въездные арки для «бентли» и пуленепробиваемых лимузинов. Бумеры, хаммеры, мерсы. Предложение банковских услуг, которыми здесь пользуется, вероятно, одна сотая процента населения. Обращение капитала, амортизации, погашения займов. Для среднего жителя Луанды это живое продолжение любимого телесериала, бразильского или доморощенного, про заоблачный мир богачей. Всемогущие Ван Дунемы, креольские потомки голландских работорговцев, прочно обосновавшиеся в верхушке МПЛА.
Но изнутри гостиницы все выглядело иначе: мы здесь как в осаде, наш отель – наша крепость, белому человеку в африканском городе нелегко и опасно. В «Белаш» – и сразу домой. И поскольку другого выхода у них не было, большую часть свободного времени обитатели отеля проводили вместе. Я никак не мог решить, что же мне напоминает эта тесная близость абсолютно чужих друг другу людей. Не то университетское общежитие, не то круизный лайнер. Все только и делают, что сплетничают, и при этом никто ни о ком толком ничего не знает.
Некоторые жили в этой гостинице месяцами; другие переезжали в закрытые комплексы – еще один вариант того же самого. Гостиничный номер стоил порядка пятисот долларов за ночь, но стоимость проживания оплачивала компания.
– Почему ж здесь все так дорого? – спрашивал я.
– Потому что все приходится импортировать, – отвечал мне сосед, разговорчивый немец, работавший на португальский банк. – Они же тут ничего не производят, все привозное. Причем логистика – хуже некуда. Суда месяцами стоят в порту, прежде чем их разгрузят. Все это стоит огромных денег. И все оплачивается нефтью. Если б у них не было нефти, они бы, может, и научились чему-нибудь в плане сельского хозяйства или промышленности. А так – ничего своего, одна нефтяная экономика. И преступность.
– Ты уже предупредил его об ограблениях? – подхватывал сосед из Новой Зеландии, в прошлом военный летчик, а ныне – владелец компании, занимающейся строительством складов. – Будьте готовы к тому, что вас ограбят, и не раз. Это здесь со всеми случается. Надо просто отдать им все, что они хотят.
– На прошлой неделе какой-то отморозок забрал у меня мобильник, – рапортовал пожилой израильтянин, который до этого весь вечер клеил молодого индийца. – Средь бела дня. Ножом угрожал. Пришлось отдать. А через десять минут он возвращается и отдает мобильник со словами: «У тебя устаревшая модель, мне такой не нужен». Можете себе представить?
– Скажу вам так, – вступал в партитуру господин из Техаса, – из всех стран, где мне доводилось бывать и работать, самые дикие – это те, у которых есть нефть.
Вечерами в бар стекались луандские проститутки; их услуги здесь пользовались немалым спросом. Я побаивался проституток, тяготился компанией гостиничных старожилов и уже на вторую неделю начал подыскивать себе другое жилье. «Быстро же вы пресытились пятизвездочным люксом, – усмехнулся Синди. – Мне-то, помнится, эта лафа наскучила только через полгода».
