себя грешишь: может, память подводит, может, крыша потихоньку протекает, может, к врачу уже надо сдаваться? Понятно, что такие мысли озвучивать не хочется, даже самым близким. Вот и начинаешь убеждать себя: может, показалось, может, действительно запамятовал. Это как с хрустнувшим зубом, когда против желания целый день трогаешь его языком, проверяя, все ли в порядке.
– Туда же и эффект Манделы, – подала голос Наташа, сидевшая до этого тихонько. Она даже шутить перестала. Блин, испортим мы девку со всеми этими странностями и несуразностями.
– Что за эффект? – переспросил я. – Что-то знакомое, на языке вертится, но не вспомнить.
– Модная в последнее время штуковина. Искажение коллективной памяти. Люди несколько лет назад благодаря интернету стали обнаруживать, что у них есть общие ложные воспоминания. Самое классическое – это фраза «Люк, я твой отец», которой в фильме не было. Ну или «Я устал, я ухожу», которой Ельцин не говорил. Я, правда, второго не помню.
– Еще бы ты помнила! Тебе сколько лет было, когда это случилось? Пять?
– О! Узнаю Кирилла, ты еще возрастом начни меряться с молодой девушкой. Вот точно, мелкая собака до старости щенок! – похоже, Олич все еще злилась на меня. – Кстати, Наташа права. Она говорит о коллективной конфабуляции, а есть еще и личная. Нормальное такое классическое психиатрическое заболевание – ложные воспоминания и все такое. А тут ты в упор не можешь вспомнить, откуда у тебя на чердаке взялись прялка и фотографии с незнакомыми людьми. Самый простой вариант оставаться в здравом уме – это убедить себя, что показалось, и отнести вещи на базар, да побыстрее.
– Или в ближайший музей, – добавил я.
– В смысле?
– В письме, что мне оставил Кузнецов, было написано, что у них резко увеличилось количество странных вещей, которые им приносят люди и которые не очень бьются с реальностью. Их не получается верно датировать, непонятно, как такое может быть. В общем, хрень полнейшая.
– Ну или так, – Олич напряглась. – Кстати, а расскажи мне еще раз, как выглядит Кузнецов? Ну, или лучше пусть Наташа расскажет, может, ты что-то не так увидел?
Наташа послушно начала описывать, помогая жестами:
– Большой, реально большой дядька с лишним весом. Шикарные бакенбарды и борода. Сам чернявый, может, в нем южная какая-то кровь, ну или еврейская. В очках, взгляд такой спокойный и умный. Глаза карие или темно-серые.
– Прекрасно, ты умница и могла бы, наверное, в милиции работать, – похвалила ее Олич. – В принципе, описание бьется с тем, что Кирилл рассказал. У него, конечно, язык победнее, но…
– А с чем не бьется? – перебил я.
– С реальным Кузнецовым это никак не бьется. Я же с ним много лет работала, до того как стала стационарной женщиной. У меня с Игорем куча фотографий, вон одна на стене висит.
Мы с Наташей обернулись как по команде. На стене действительно висела фотография. Вот только Кузнецова на ней не было. Какое-то мероприятие, что-то открывают, и на первом плане счастливая и прекрасная Олич с каким-то худощавым мужиком перерезают ленту. Мужик высокий, худой, с бородой. Больше всего он был бы похож на Достоевского, если бы его отправили перед фотосессией в барбершоп.
– Это не Кузнецов, – возразила Наташа.
– Ну или не тот, кто представился Кузнецовым вам, – кивнула Панова. – Кстати, мне бы то письмо посмотреть-почитать, что он тебе оставил. Уверена я, что там наверняка что-то есть. Не мог он не вставить в то письмо подсказку какую-то. Слишком это глупо и странно. Принесешь завтра?
Глава 18
Я кивнул, в душе же отругал себя. Думал ведь, что это письмо не просто так, да все не находил времени сесть и спокойно почитать. Тупица ты, Карпов, и лентяй.
– К слову, мне тоже письмо приходило, вернее, бандероль, – продолжила Олич.
– С «Алиэкспресс»: «тайный-клад-знак-масонов-золото-настоящее-23-карата-истинный-волшебство»?
– Очень смешно. Лучше помоги, открой буфет, чтобы мне не возиться, сверху бери конверт.
Я открыл старый, знававший лучшие времена буфет и достал оттуда конверт. Точно такой же я получил от Кузнецова. Вернулся за стол, раскрыл его и вытащил оттуда достаточно умелую акварель в паспарту из темного картона. На акварели в вихре из осенних желтых листьев проглядывали очертания какой-то незнакомой усадьбы и уже прекрасно знакомые нам башенки Старого Плёса. Наташа ахнула. Я сидел молча, и настроение у меня становилось с каждой секундой все более поганым.
– Можно сфотографировать? – спросила Наташа у Олич.
Та только махнула рукой – мол, ничего не имею против. Наташа, дитя инстаграма[1], тут же начала щелкать странную картину. Даже оборотную сторону умудрилась щелкнуть. Вот спроси, зачем она это делает, и не получишь никакого ответа. На мой взгляд, большинство современных фотографий делается, чтобы не взглянуть на них ни разу. Я и сам такой же, где-то в глубине моего смартфона лежат десятки видеозаписей с концертов. И это при том, что я сам ни разу их не пересматривал и даже если соскучусь, то скорее прослушаю этот трек в нормальном качестве, а не в плохо снятом видео сквозь похрустывание и попукивание микрофона.
– И давно эта штука к тебе пришла? Почтой доставили или подкинули?
Олич смешно наморщила лоб, припоминая даты.
– Примерно месяц назад, ну или чуть меньше.
– О, как. То есть это произошло явно до того, как я вообще узнал о существовании Старого Плёса и закрутилась вся эта чертова карусель.
Знаешь, вот чем больше я в этом варюсь, тем меньше мне все нравится. Сначала хоть какая-то логика была. Старый Плёс, потерянный город, в котором творится чертовщина. Не думал, что скажу это, но это было хотя бы насколько-то нормально. То, что происходит сейчас, это вообще ересь, похожая на карманы в детских куртках!
– Карманы?
Я постарался раскрыть свою мысль.
– Олич, ну ты же помнишь в детстве карманы в своей куртке? Наверняка они были, как и у всех детей, забиты каким-то странным хламом, камешками, веточками, магнитами и таинственными буквами «Ш» из разобранного трансформатора. А потом, если ткань плохая, карманы начинают ползти, в них появляются прорехи, множатся дырки, сначала маленькие, а потом все больше. И вот если в это время мама не обнаружила проблему, начинается самое интересное, практически магия.
– Ага, предметы начинают жить одновременно в карманах и в подкладке, а в самых запущенных случаях они еще и путешествуют из одного кармана в другой.
– Именно. И вот я прямо вижу, как мой унылый и нормальный мирок начал расползаться под воздействием чего-то странного. Кажется, я даже слышу звук, с которым это происходит.
Наташа с удивлением смотрела
