обучал новичка. Коля — новичок, он учится у Мишки, бывалого карманника.
Еще Мишка рассказал мне, как работают карманники в трамваях. На дело ходила целая банда, чтобы, если кого-то поймают, остальные могли ему помочь. Это случалось всегда в начале месяца, когда у людей, получивших зарплату, еще были деньги. Бессмысленно было идти на дело в конце месяца: в карманах у людей были лишь паспорта и документы.
Мы делали свою работу в час пик, людей было столько, что они висели на подножках трамвая. В первый раз мне показалось, что работать в такой толпе невозможно, но Мишка подбодрил: «В толпе разденешь сукина сына, он и не заметит». В трамвае мы протискивались вперед, нащупывая у граждан бумажники и кошельки. Просто засунуть руку в карман беспризорными не одобрялось: это считалось устаревшим приемом. Лучшим методом было засунуть кусочек бритвенного лезвия под ноготь большого пальца так, чтобы край лезвия немного торчал наружу. Обнаружив бумажник во внутреннем кармане гражданина, один из нас прижимался к нему и толкал. В этот момент карман рассекался снизу. При следующем толчке, который происходил с противоположной стороны, бумажник выскальзывал из кармана в руки нового владельца. Даже если другой пассажир что-то замечал, он обычно помалкивал и не поднимал тревогу, опасаясь неприятных для себя последствий11.
Воровство в поездах было более авантюрным, как рассказывает Коля в центральной главе автобиографического романа («Работа на железной дороге»), из которой мы также узнаем, что бывало с воришками и с ловившими их контролерами.
Однажды вечером мы лежали на траве у реки, и Мишка сказал, что город ему надоел, и предложил утром уехать.
— Куда поедем?
— Куда угодно. Попробуем на метеостанцию или к лесникам. Они не такие подозрительные, как здешний народ. И денег заработаем.
План Мишки мне понравился, мы обсуждали его целую ночь. Мишка рассказывал мне длинные истории о своих путешествиях и приключениях, и, слушая его, я представлял себе жизнь на новом месте, среди новых людей, и был уверен, что на новой работе я заслужу его уважение.
На следующее утро на вокзале мы запрыгнули в последний вагон поезда и устроились в тамбуре. Я смотрел, как остается позади мой родной город, в раскрытое окно врывался ветер, и сердце мое пело от счастья. Но Мишка не разделял моего восторга, он стоял, прислонившись к стене, и равнодушно курил. Вдруг его лицо озарилось, и он подмигнул мне. «Смотри во все глаза! Идем!»
Мы шли по коридору, переходя из одного вагона в другой. Раньше я «работал» на поездах, но с ребятами моего возраста, хватая все, что попадалось под руку. Я понял, что Мишка хочет использовать более утонченные приемы, и с любопытством следил за ним. Засунув руки в карманы, он с безразличным видом шел по коридору, а его полуприкрытые глаза шарили меж тем по купе. Поезд был битком набит, и требовался немалый опыт, чтобы мгновенно оценить, есть ли в купе интересный багаж, где он лежит и кто его хозяин. Чемодан, на первый взгляд, может показаться привлекательным, но потрепанный вид его владельца — интеллигента без гроша в кармане — говорит о том, что внутри мы не найдем ничего, кроме старой одежды.
Опытные пассажиры знали, что нет такого места, где можно надежно спрятать свои вещи от воров, и были очень осторожны, иногда привязывали тюки и чемоданы к себе веревкой или садились на них. Нам не было дела до пассажиров в «жестких» вагонах, с деревянными скамьями без обивки: там ехали крестьяне, рабочие, студенты и интеллигенция. Конечно, иногда среди них мог оказаться спекулянт, который вез ткани, обувь и другие ценные товары и который хотел казаться неприметным. Но чаще мы находили своих «клиентов» в «мягких» или «международных» вагонах: инженеры, командированные, партийные шишки и разные «ответственные работники».
Не успели мы дойти до «международного» вагона, как увидели идущего навстречу контролера, и, не желая встречаться с ним, мы развернулись и побежали в противоположную сторону. Мишка торопливо открыл дверь, выскочил на подножку, перемахнул через перила и одним прыжком оказался на крыше. От этих акробатических упражнений на полном ходу поезда у меня перехватило дыхание; руки и ноги стали ватными. Но выбора не было: я преодолел свой страх оказаться под колесами поезда, собрал все силы и тоже прыгнул. Лежа на крыше, я лихорадочно цеплялся за трубу, чувствуя, что в любой момент могу упасть.
— Вижу, ты научился лазать по крышам! Держись крепче, а то ветром сдует, — сказал Мишка, запросто вытянувшись на спине. — Зимой так на крыше не полежишь, — продолжил он, прикуривая сигарету и щурясь от сильного солнечного света. — Помню, как однажды…
— Да знаю я, тысячу раз так делал, — перебил я, раздраженный его покровительственным тоном.
— А если делал, почему цепляешься за трубу?
Я разжал руки и тоже лег на спину. Мишка улыбнулся.
— Делать то делал, но не зимой. Минус тридцать — это тебе не шутка. Как-то ехали мы зимой в Ленинград, и тут зашли в поезд менты и давай шнырять. Пришлось лезть на крышу, ветер такой, что до костей пробирает. Крыши обледенели, руки болят, соскальзывают. Мы замерзли, боялись, что в любой момент соскользнем вниз. Упасть нельзя, потому что в то время официально заявили, что «беспризорность ликвидирована», а это означало либо лагерь, либо расстрел. Кто-то умер от холода и скатился вниз. Однажды на станции менты окружили поезд и хотели нас поймать. Мы бросились в разные стороны, как крысы, а они открыли по нам огонь. Люди врассыпную, бабы кричат. Я прыгнул в сугроб, соскользнул под вагон, переполз по рельсам и убежал. Многих наших убили или покалечили. Я тогда для себя решил: никаких поездок зимой. А летом одно удовольствие.
В сумерках Мишка пошел на разведку, я ждал его на крыше. Вскоре он вернулся, довольный. «Нашел местечко. Сегодня поживимся!» — весело сказал он, потирая руки. Когда стемнело, мы приступили к работе. Мишка достал из кармана крепкую веревку, обвязал один конец вокруг моей талии, закинул петлю на трубу, а другой конец привязал к себе. Велев мне крепко держать веревку, он ринулся вниз головой в темноту и заглянул в окно. «Сукины дети, еще не спят, придется подождать», — сказал он, когда я втащил его наверх.
Мы подождали с полчаса, затем началась операция. Мишка достал из кармана крючок, на одном конце которого был кожаный ремешок в виде рогатки, закрепил его на руке и снова спустился вниз. Я держал веревку изо всех сил и вдруг почувствовал рывок, натянувший ее до предела. Мишкины ноги судорожно
