делаешь? Над чем думаешь? – спрашивала.
Алексей Михайлович удивлялся. Неужто дочери такое интересно? Вместо игры с девками и вышивания пришла к батюшке о делах слушать. Сказал однажды что-то, как отмахнулся. Смотрит, а в ее глазах интерес зажегся, слушает. Вроде даже понимает. Удивился царь, в другой раз поболе рассказал. И понял вскоре, что дочь у него с недюжинным умом. Была бы парнем, смело бы ей государство доверил. Но токмо беда, у него все девки рождались крепкие, здоровые, а сыновья больные, маялись многими скорбями. Петруша токмо удался! Крепкий, смышленый, бойкий, да мал еще!
Петр помягчел сердцем, вспоминая, как сестра брала его на руки и тискала, а он радостно смеялся.
– Кто у нас тут такой пригожий! – говорила, а сама кончиком косы щекотала его нос. Ей нравилось, как он морщился и чихал.
– Ну, чистый кот. Да, батюшка? – обращалась она к отцу.
Петя смотрел на золотые ножки стола, вырезанные в виде лап льва, которые ему, четырехлетнему, было виднее всего, и возражал:
– Нет, я лев!
Софья хохотала, а отец начинал сердится.
– Да оставь ты его. Пошли оба. Мне работать надо!
С грустью оглядел Петр красные, с золотой росписью стены, сводчатые кокошниками своды, обтянутый парчой трон с двумя ступенями.
Стол по-прежнему стоял у окна. На нем чернильница, перо, уховертка, зуботычка, циркуль немецкий. Вспомнил, как батюшка, сидя за столом, сажал его на колени и, подставляя лист бумаги, показывал, как циркуль выделывает ровные круги. Петруша любил, когда отец сидел за столом. Это означало, что хоть осерчает, что мешается, но не прогонит. И он устраивался подле или забирался на просторный подоконник и смотрел через цветное стекло на Москву.
Во время длинных, скучных сидений, когда батюшка призывал сыновей к себе, Петр уставал глядеть на бородатых бояр, разодетых в дорогие шубы и высокие шапки. На стулице рядом с троном отца – Федор с постным лицом, оно не меняло скучного выражения, и Петруше хотелось выкинуть эдакое, чтобы тот засмеялся. Он представлял, как подбегает к важному боярину, с силой дергает за бороду, как все вскакивают, путаются в шубах, падают друг на друга, и начинал смеяться. Батюшка, осерчав, приказывал отвести его в детскую, а Федор с завистью смотрел ему вслед!
Наверх, в теремок на крыше – царство своего детства, куда вела витая лестница, не поднялся, не желая закрывать эту дверь в прошлое.
Зашел в опочивальню к Алексею Михайловичу и как наяву увидел картину. Вот батюшку обряжают перед важным государственным приемом: жарко натопленная печь, хвойные куренья для здорового духа, потрескивание свечей, зажженных в помощь слабому утреннему свету, лившемуся из окна. Алексей Михайлович, высокий и дородный, стоит, расставив ноги и распахнув руки, пока на него надевают один поверх другого шелковые, атласные и бархатные одежды, застегивают на золотые пуговицы, подвязывают пояс, прикрепляют тяжелый воротник. Нашивки, ожерелья, запястья унизаны жемчугом, убраны красивой, золотой и серебряной вышивкой.
Петра с детства приводило в ужас количество одежды, которую должны были носить на себе цари и царицы. Поверх всего шуба соболиная или горностаевая. Алексей Михайлович вспотевший, красный, но терпеливо переносивший муки, растопыривал пальцы, пока на каждый из них нанизывали по несколько перстней.
Петр вздохнул, пожалев, как рано батюшка умер, и подумал: «Вот оттого я Москву не любил, что нарывом болело, проступая в памяти, прошлое».
Чужим себя почувствовал Петр в современном Кремле. Жилой дух ушел отсюда, и вместе с ним ушел и уют. Стало чисто, строго, казенно. Так, как он хотел когда-то. Но сейчас это его не порадовало! Память о прошлом была стерта.
Подошел он к высокому берегу и долго вглядывался, не узнавая, открывшееся его взору Замоскворечье.
Раньше, как юные, любопытные девы, тянули повсеместно головки разноцветные нарядные церкви. Среди обширных садов проглядывались деревянные и каменные дома, что побогаче – ближе к реке, по которой за заросшими ивами виднелись мостки для полоскания белья. А чуть правее – любимый мост Петра – Всехсвятский, что шел изгибом сначала через Неглинку, а потом через Москву-реку на тот берег.
– Почто Всехсвятский мост сломали? – крикнул догнавшему его Иван Даниловичу. Он с Егором следовали за царем, чтобы подойти по первому зову, но не мешали своим присутствием.
– Сто пятьдесят саженей! На семи каменных опорах, проездная башня с шестью воротами, на три стороны! Наверх люд сходился на Москву глядеть – восьмым чудом света величали! – Петр сердито засопел и закурил свою трубку. – Лефорт, бывало, хвалил его! Повидал я мосты по всей Европе, а такого не встречал!
Петр как наяву увидел проходившую здесь торжественную процессию по случаю взятия Азова.
На мосту – Триумфальные ворота, обтянутые шелковою тканью.
На ткани вытканы победы прежних государей. Лавровый венок со свода над словами Цезаря: «Прийдох, увидех, победих». На верху – двуглавый орлом под тремя коронами!
Перед глазами пронеслась череда картинок.
Вот Софья машет платком Василию Голицыну, отправляя его в Крымский поход. Вот изголодавшиеся, ободранные рекруты рассказывают на площадях, сколько русских солдат полегло в степи. Вот второй поход – и тоже бесславный! А России позарез нужен был выход к морю! Вот Воронеж, где строили корабли. Эскадра из 30 галер, по реке Дон отправилась к Азову. Сама битва, когда окруженный с моря и суши город сдался!
Это была его первая серьезная победа!
В ее честь приказал он выбить медаль «Не бываемое бывает» и устроить в Москве грандиозную феерию! 30 сентября 1697 года из Коломенского двинулась процессия. Через триумфальные ворота на Всехсвятском мосту победоносные русские войска вступали в столицу!
Из воспоминаний его вывел голос ученого:
– Устарел он, Петр Алексеевич, – как бы извиняясь, произнес Иван Данилович. – Судоходству мешал. Баржи с грузами не могли пройти. Разрушили его еще в царское время. Наверное, когда Неглинку в трубу под землю загнали.
– А Вознесенский монастырь кому помешал?! – раздражался царь. – Матушка моя там упокоилась. Я там приказал новые кельи поставить! Прабабка моя там жила! А Чудов монастырь пошто сломали?! Меня крестили там.
– Это все последствия революции, Петр Алексеевич, – разводил руками Иван Данилович. – Жалко, конечно…
– Жалко?! – с горечью переспросил Петр. – Лепота была, глазу отрада, душе утешение! Брат мой Федор чертеж для церкви сам черкал, красоту чаял! Вам волю дать, вы все порушите!
К ним поспешили Толик и Егор. Понимая, что царю надо побыть одному, они не мешали ему вспоминать прошлое. Теперь же, сообразив, в каком он настроении, повели к Волхонке, храм Христа Спасителя предъявлять, хоть и не было его при Петре. Оттуда пожелал монарх по новому мосту пройти. Шел, любовался видом,
