меня был набит каким-то странно разбухающим сахаром. Меня тошнило, и Бекка сказала: Как я все это, блин, выдерживаю, честно? И я усмехнулся, но Ади рассмеялся до слез и как маленький запел о баранах, которым все по барабану. Но потом он опять понес свое иллюминатское дерьмо, о том, что вот это и вот это владеет этим и этим, и я сказал ему, ты че? нацист, чувак, посмотри на свои штаны, а автобус все время поворачивал, по кругу, по кругу, как на долбаной карусели, и останавливался, и ускорялся, останавливался и ускорялся, и мне вдруг стало лучше, и я ржал над порванными спортивками Адиса, а Бекка разошлась и сказала, посмотри на свою куртку, эти три полоски, чувак, что это за форма такая, я не врубаюсь, чел, неважно, где ты, в какой стране, от бедных до богатых, у всех эти три полоски на штанах, на кофтах, на куртках, на ботинках, если у них не «Найки», как говорится, а ты не знал, что они были нацистами, эти парни из «Адидаса», клянусь, имя чувака, который все это затеял, Адольф, называли его Ади, прямо как тебя, чувак, как будто Адольф и Аднан это в некотором роде одно и то же, понимаешь, о чем я, по какой-то причине это стало долбаной гангстерской униформой во всем, мать его, мире, люди, которые живут на ледяной свалке где-то далеко в Сибири и ходят в потных майках, с поясными сумками, набитые таким, что у нас лежит в мусорке, – и слушай, они ходят типа в резиновых тапках, хотя на улице минус, как тот парень, ну знаешь, Иббе, в своих долбаных резиновых шлепках, всегда – у них все равно есть свой паленый «Адидас», сделанный типа из расплавленного пластика с помойки на какой-нибудь ядовитой китайской фабрике, где у всех рак из-за ядовитых паров в воздухе, и в еде, и в воде, и сиги, сделанные типа из корней табака или типа того, и в итоге яд оказывается и в штанах, ясное дело, в штанах, которые они рассылают своей армии босяков, нищих гангстеров, бичей, думающих, что станут королями только из-за трех полосок у себя на одежде, послушай, друг, ты рекламируешь компанию, основанную нацистом, говорю тебе, браток, все просто, только потому что один чел в 80-х шатался и читал рэп в штанах «Адидас», у вас у всех должны быть такие же, но серьезно, тогда у тебя должны быть такие же большие часы на шее, как у того из «Public Enemy», почему у тебя их нет, сказала она, и Ади издал странные звуки языком и сказал, только заткнись, вали отсюда, и я сказал, у тебя нет аргументов получше, ты ведь должен опровергнуть ее чушь, ты воин или бич? – но он сказал только: заткнись долбаный мудак, и все надолго замолчали, и я ощущал такую усталость, что мог заснуть в любой момент, совершенно обдолбанный, и вдруг Ади повернулся к нам, он лыбился во весь рот и сказал: хватит стебаться, слушайте, и он рассказал о своей азбуке, он назвал ее «The ABC of Storytelling» [59], которую все считали жутко скучной, она была о букве А, которая «рассказывает историю, в которой B разглагольствует о C, которая рассказывает о том, как D описывала, как Е трепалась об отчете F о том, как G болтала о том, как H пересказала то, как I восхваляла критику J того, как K сообщила, что L дала понять, что M намекнула о привычке N заявлять, что O иногда шепелявит о том, что Р говорила о том, как Q бормочет что-то о констатации R того, что S сказала, что Т однажды подтвердила, что U указала на то, что V отметила, как W сплетничает о том, как кричала X, что Y считала, что Z нужно перестать врать о том, что Å всегда жалуется на тенденцию Ä вопрошать о том, что это за такие истории, которые Ö приказывает рассказывать А», и по задумке ее должен был проиллюстрировать Суут, но он не знал, как такое иллюстрируют, ведь ничего не происходит, одна болтовня, никаких сцен, поэтому он набросал пару гротескных лиц с большими разинутыми ртами внутри ртов, челюстями внутри челюстей, говорил он, с языками, зубами, нёбом, гортанью или как там ее, с черными дырами, которые рассказывают, и спрашивают, и жалуются, и декларируют, и намекают, и констатируют, и так далее, снова и снова, опять по кругу, как чертовы зацикленные, говорил Суут, как такая лестница, ну знаешь, которая идет вверх и вверх по бесконечной спирали, и когда Суут показал эти рисунки, эти наброски Ханссону, тот сказал, круто, у тебя талант, но слушай, нужно что-то попроще, чтобы мужик с улицы мог это оценить, понимаешь, что-то более прямолинейное, ясное, и Суут забрал блокнот, сделал вид, что плюет на пол, и сказал, кончай выеживаться брат, это я, мужик с улицы, гребаный ты осел, и Ханссон сделал большие глаза и сказал, о’кей, чувак, успокойся, тогда можешь нарисовать так, чтобы осел с улицы оценил, и Суут покачал головой, и теперь все косо смотрели на Ади, и кто-то крикнул, хайде ялла, нам надо выходить, и потом мы выскочили и вскоре поцапались с каким-то нищебродом у банкомата, и кто-то немного вспылил, и я закричал «да кто ты твою мать такой, я поимею всю твою семью, сопляк» каким-то мерзким итальянским сквоттерам, которые не мылись месяцами, они спят с собаками, сказал я Бекке, серьезно, вшивые мрази, настоящие нищие, дно, а потом я признался ей, что о’кей, я тоже несколько недель не мылся, и заржал, у меня вся головка в белых творожных хлопьях, я знаю, и она сказала, зачем ты мне это говоришь, ты мудак, засунь себе тампон в рот! Твою мать, не разговаривай, как шлюха, сказал Ади. Эй ты, смотри у меня, сказала Сайма, не болтай, как коп. Все заржали, сейчас я был почти без сил, изможден, но тротуар был похож на беговую дорожку, остановиться было невозможно. Мы проходили мимо «Лемитца» [60], зашли внутрь, выпили пару шотов текилы, на барной стойке стоял педик в кожаных штанах и играл на воздушной гитаре под «Judas Priest», а Ади прыгал вверх и вниз как настоящий дебил и орал thug life, thug life [61], и Бекка рассказала шутку про то, что копа спрашивают, говорит ли он или она, то есть они, ну понимаешь, по-французски, и если повезет и они ответят да, то их спрашивают, как будет по-французски девять, и они говорят neuf, и ты такой: что? И вот они снова
