свадебный пир в честь царя и царицы. Балы возникали то в одном дворце Кремля, то в другом, то выплёскивались на кремлёвский двор. Уже неделю царица не знала устали от танцев с польскими кавалерами, потому как была в родной стихии и это её радовало. Она только успевала менять платья и, сменив дюжину русских нарядов, вновь вырядилась во французские лифы и фижмы.
Царь развлекал послов. При них он приглашал во дворец польских солдат, угощал их вином и сам пил с ними за своё и за их здоровье. Ради послов Лжедмитрий вырядился в польский костюм. А когда наступил пир в честь Гонсевского и Оленицкого, то из русских вельмож на него были приглашены только дьяк Афанасий Власьев и князь Рубец-Мосальский. Да и то лишь для того, чтобы они выискивали среди стрельцов кулачных бойцов, коих приводили к секретарю Лжедмитрия Яну Бучинскому. Он их осматривал, как лошадей на торгу, и допускал или не допускал к бою.
В Золотой палате для польских и русских бойцов расчистили место, они попарно выходили — и по команде «царя» начинался поединок. Да получалось всё лишь на потеху польским послам, потому как Власьев, Мосальский и Бучинский подбирали таких стрельцов, которых они заведомо выставляли для битья. И тут уж краковские бойцы выглядели настоящими героями. Они и впрямь умели драться. Лжедмитрий восторгался польскими бойцами. Он был весел и беззаботен. Или это только казалось, потому что неожиданно совершил такой поступок, который вряд ли рискнул бы совершить в хорошем расположении духа.
Когда начались танцы, он внимательно смотрел, как и с кем танцует Марина. А она завоёвывала сердца кавалеров. И все они снимали перед нею головные уборы. И вот в одной кадрили с нею уже танцевали послы Гонсевский и Оленицкий, да не сняли своих шляп. И самозванец немедленно приказал Яну Бучинскому передать послам его повеление: снять перед царицею шляпы.
— А не то прикажу и головы снять! — крикнул он вслед своему секретарю.
Послы уважили царя, и кадриль набрала новую силу. Но в эти минуты общего ликования Лжедмитрию показалось вдруг, что шут пана Юрия Мнишека Антонио Риати вовсе не шут. Царь подозвал тестя и спросил:
— Ты кого привёл во дворец, ясновельможный пан, кого? Это же мерзкий бес! Это бес! — Лжедмитрий огляделся вокруг и увидел, что все, кто танцевал кадриль, вовсе не люди, а бесы. И вокруг него бурлит-клокочет бесовский шабаш. Лжедмитрий не выдержал и убежал из Золотой палаты в опочивальню и впервые за многие годы опустился на колени и стал просить Бога, а затем и сатану, чтобы они приблизили день расправы над россиянами. Приближающийся день семнадцатого мая, роковой сорок первый день, который нарекла ему ведунья Катерина, как кара Божья поразил его разум. И всё поведение Лжедмитрия в эти последние часы жизни противоречило здравому смыслу. Всё понимая, всё помня из того, что услышал от ведуньи, он ничего не делал для того, чтобы как-то обезопасить себя в роковой день. Он даже не представлял себе, как это можно сделать. Он покорился воле Судьбы, как покорялись Всемогущей Богине сотни властителей прошлого.
Лжедмитрий вспомнил, как всего год назад он был неуёмен в своих делах, и за что брался — всё у него получалось. Он шёл к Москве, к трону, и на пути не оказалось преград, которые он бы не одолел. И не было в нём никакой покорности Судьбе или чему-то подобному. В ту победную пору Лжедмитрий ликовал, радовался своим успехам в битвах с войском Бориса Годунова. Он гордился собой и в то же время смеялся над неудачником царём Борисом. Теперь, оказавшись почти в том же положении, что и Годунов, он не нашёл ничего лучшего, как только предаваться пирам, безрассудному веселью и мотовству.
Он не мог сказать, что толкало его на то, чтобы раздавать сокровища Кремля, которые копились русскими государями столетиями.
Вечером шестнадцатого мая он по просьбе Марины показал её родственнику пану Немоевскому драгоценности государственной казны. И когда Немоевский с дрожью в руках рассматривал украшения великой княгини Анны, ласкал пальцами рубины, изумруды, топазы, жемчужные ожерелья и алмазные нити, Лжедмитрий с мальчишеской бравадой подарил Немоевскому эти бесценные сокровища Кремля.
В ночь с шестнадцатого на семнадцатое мая Лжедмитрий так и не сомкнул глаз. Лишь под утро он ушёл из своей опочивальни на половину Марины и, изнурённый молением и страхом, замер в её объятиях и, кажется, задремал.
Судьба отсчитывала последние часы его жизни. И даже князь Пётр Басманов, который охранял опочивальню, не мог защитить царя от удара десницы Божьей.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИЗБАВЛЕНИЕ
Пока Лжедмитрий услаждал польских послов и гостей пирами и танцами, транжирил последние серебряные рубли и раздавал из государственной казны сокровища, князь Василий Шуйский и его братья Дмитрий и Иван, его племянник князь Михаил с благословения митрополита Казанского Гермогена готовили возмездие расстриге Гришке Отрепьеву, коварством захватившему русский престол, его клевретам и всем русским отступкам-предателям: Бельскому, Басманову, Головиным, Мстиславскому, Рубец-Мосальскому, Пушкину, Плещееву и иже с ними многажды.
Ещё сверкали в кремлёвских дворцах от тысяч свечей окна, ещё гремела польская музыка, исполняя кадриль, а вокруг Китай-города, вокруг Кремля сплачивались отряды россиян, чтобы дать бой незаконным захватчикам власти, насильникам веры — пришельцам.
Хотя князь Василий рассчитывал только на небольшую группу своих сторонников, родных и близких да на торговых людей, на ремесленников-скорняков, но к этому ядру сошлись сотни монахов, священнослужителей, служилых людей, вольницы. А князь Дмитрий Шуйский сумел стянуть к Москве из ближних городов около пятнадцати тысяч ратников. Он распорядился взять под охрану все двенадцать московских ворот, все мосты и перекрыл все подступы к Кремлю.
Штурм Кремля готовился основательно. Однако в ходе подготовки восстания возникла одна закавыка. Если сторонники князя Василия Шуйского были намерены без сомнения и непременно лишить живота расстригу Гришку Отрепьева, то тысячи горожан и пригородных крестьян, собравшихся в Москве, метили рассчитаться только с польскими и литовскими пришельцами, с иезуитами за поругание православной веры, разорение церквей и соборов, за разбой в Кремле.
Пока ещё для многих россиян самозванец был подлинным царём Дмитрием да и сиял добротою к простому народу. Правда, как стали перебирать досужие головы то, что он сделал для народа доброго, то нашли пока одни обещания. Он пообещал запретить лишать свободы и продавать в холопы крестьянских детей, но сего не сделал. Он хотел устранить посредников-хапуг сборщиков налогов с простого народа и тоже не довёл до ума
