он может жениться только на одной женщине, он хочет, чтобы я ухаживал за ней. Вот и всё.
Подняв бутыль, я говорю:
— А как насчёт того, чего хочешь ты?
— Я принц, Фэл. Мои желания следуют после моих обязанностей.
Только вот я не хочу идти вторым номером после другой женщины.
— И прошлой ночью между нами ничего не было.
Из-за стука моего сердца вино внутри бутыли начинает трястись.
— А до прошлой ночи?
— Меня не было четыре года.
Его кадык поднимается и опускается, после чего он отталкивается от косяка и забирает бутыль из моих рук. Там, где мне понадобились все мои десять пальцев, он управляется двумя, подцепив ими бутыль.
— И ты не можешь мне за это предъявлять. Особенно учитывая то, что ты работаешь в борделе.
— Это таверна, Данте.
— А также бордель.
Он вздыхает.
— У тебя были свои приключения; у меня свои. Давай оставим прошлое в прошлом.
Я сосредотачиваюсь на тёмной щетине на его лице, так как не хочу, чтобы он заметил по моим глазам, как мне больно. Я могу сосчитать свои приключения по пальцам одной руки — и это будет один палец — тогда как ему наверняка понадобится больше двух рук.
— Послушай, я пришёл сюда не для того, чтобы ругаться. Я пришёл, потому что прошлой ночью скучал по тебе и переживал, что что-то произошло. Почему ты не пришла?
— Я потеряла ленту.
Если он и понимает что я лгу, он ничего мне не говорит.
— Тебе хотя бы понравилось платье?
Я перевожу на него всё внимание.
— Ты…
Я облизываю губы, чтобы скрыть удивление, которое чуть не выдало меня. Я готова опять солгать, потому что — какой у меня ещё есть выбор? Если я признаюсь, что не получила его подарка, из-за меня в беду попадет либо бабушка, либо его крылатый посланник.
— Ты его не получила?
— Нет, я… его получила. Оно великолепное.
— Фиолетовое, как твои глаза.
— Как раз моего оттенка. Ты как будто знаешь их оттенок наизусть!
— Я не знаю, какого они точно оттенка, и платье не фиолетовое, оно золотое. Как насчёт того, чтобы начать говорить мне правду и не заставлять меня применять соль?
Я морщу нос, чувствуя себя почти как паук, пойманный в свою же собственную паутину.
— Я ничего не получала.
— Но почему ты солгала?
— Потому что считаю, что бабушка спрятала их от меня.
Слова Бронвен звенят у меня в голове: «Ты здесь, потому что время пришло».
Могла ли она украсть моё платье и ленту? Я даже не рассматривала такую возможность. Гнев начинает закипать у меня в груди. Если слепая женщина стоит за всем этим, то чёрт бы побрал её и эти глупые поиски сокровищ. Она может отправляться сама искать этих проклятых воронов.
Но затем мысль о том, что эти птицы могут стать моим билетом в королевы, душит на корню моё негодование. Может быть, она работает не против меня? Жаль, что она не смогла выбрать более удачный вечер, чтобы вмешаться в мою жизнь.
Данте наблюдает за игрой эмоций на моём лице.
— Я могу каким-нибудь образом поучаствовать в том разговоре, что ты ведёшь сама с собой?
— Я размышляла о том, что моя бабушка, возможно, и не замешана во всей это истории.
Его губы кривятся.
— Я отрежу крылья своему эльфу, если он забыл…
— Пожалуйста. Не надо. Не надо никого наказывать. Это в прошлом.
Я кладу руку ему на плечо, через которое проходит так много мускулов, что оно напоминает мне плети глицинии.
— К тому же, это всего лишь одна ночь. Теперь, когда ты дома, у нас может быть другая. Их может быть даже много.
Мое обещание смягчает его настроение, но портит моё. Пророчество не имеет никакого значения, если Данте узнает, что прошлой ночью я целовалась с другим мужчиной. И он пожалеет о том, что послал мне платье. Я почти собираюсь признаться ему, но прежде, чем успеваю произнести эти ужасные слова, рука Данте, которая не держит бутыль, ложится мне на спину, а его губы приземляются на мои.
Пахнущий плесенью подвал исчезает, и я возвращаюсь на четыре года назад, где в тенях Тарелексо этот же самый мужчина, тогда ещё мальчик, коснулся своими губами того, чего никогда не касался никто другой.
Поцелуй кажется знакомым, но другим, как первый, но всё-таки как второй. Он заставляет моё сердце припечататься к груди, и вместе с его биением мои соски начинают пульсировать. Эти розовые пуговки плоти такие твёрдые, что я опасаюсь, как бы они не проткнули жёсткую ткань моего платья и не порвали униформу Данте.
Я поднимаю руки к его шее, касаюсь ладонями его горячей кожи и мышц, которые перекатываются под ней. Язык Данте проникает мне в рот и начинает атаковать его, он требовательный и резкий, и он присваивает себе каждый тёмный уголок, словно этот мужчина напоминает мне о том, что он мой принц, и что всё в Люсе принадлежит ему, включая моё тело.
— Ой. Я… — голос Джианы возвращает меня в сырой подвал с низкими потолками.
И хотя широкое и высокое тело Данте скрывает меня из виду, я не смею пошевелиться. Я благодарна всем богам за то, что он такой большой, хотя я, наверное, должна благодарить его родителей. Но я не сильно люблю его мать, которая считает, что круглые уши не заслуживают никакого внимания, так что благодарить богов, на мой взгляд, более уместно.
— Прошу прощения, Альтецца. Мне нужно вино.
Мои щёки вспыхивают. Данте улыбается, его забавляет, что нас застукали. А может он улыбается, потому что гордится тем, что заставил моё тело так ярко на него реагировать? Я всё ещё надеюсь, что Джиа решит, что Данте целовал какую-то другую женщину, но затем он отодвигается в сторону и протягивает бутыль, которую взял у меня ранее, а я не успеваю спрятаться за деревянными полками.
Серые глаза Джианы останавливаются на мне, и в них отражается столько упрёка, что все мои внутренности сжимаются. Я хочу сказать ей, что я не была инициатором ни этого свидания, ни поцелуя, но она уже идёт вверх по лестнице вместе с вином. Я закрываю лицо и свешиваю голову вниз.
— Эй…
Данте просовывает руку под моё запястье и обхватывает мою щёку.
— Я знаю, что ты на работе, но я принц. У тебя не может быть неприятностей из-за того, что ты целовалась с принцем.
Чувство вины так сильно поглотило меня, что я не могу заставить себя открыть глаза и
