– Сколько угодно, – согласился он, – если моя дочь выбрала тебя, я не стану вмешиваться. Но до тех пор, пока ты ей не муж, можешь встречать и провожать ее со школы. И в художку тоже.
– И… – поторопил я его, а он смотрел на меня в упор, и в его глазах я не видел для нас ничего хорошего.
– И общение в школе.
– И все?! – я ушам своим не поверил. – Я же не виноват! Катя… ее… меня там не было! Я с ними даже не дружил! За что?
– За алкоголь, – отрезал отец, – за вызывающее поведение. За то, что член вырос, а вырос ли мозг? Я не уверен. Твой друг, этот Толик, нормальный парень был? А оказался тупой и жестокий насильник.
– Я не насильник! – заорал я, вскакивая из-за стола. – И вырос у меня мозг. Я, наоборот, защищаю ее. Ее никто не обидит, пока я рядом! Понятно вам?
– Если не обидишь ты, – спокойно сказал он на всю мою гневную тираду. – Ответь мне на один вопрос. Там, под лестницей, у тебя был презерватив?
Это было прямо не в бровь, а в нос. Я осекся. Конечно, не было.
– Да не собирался я! – выкрикнул я, краснея.
– Не лги! Был или нет?
– Мне пора. – Я схватил свой рюкзак и вылетел из квартиры.
Это сейчас я понимаю его до глубины души, и ходи к моей дочери вот такое безмозглое чудовище – шею бы свернул. А тогда я воспринял это в штыки, наказанием ни за что! Но финальная угроза звучала более чем серьезно. От бессилия и злости я вылетел из их квартиры и разбил кулаки о стенку в подъезде. Я воспринял это объявлением войны, декларацией неприязни и предупреждением, что нам снова будут мешать быть вместе. Снова отнимут ее у меня, как каждым летом после тех памятных каникул, когда мы едва не погибли из-за моей глупости. Прав я был тогда, узнай они, разлучили бы насовсем, что и произошло. Все против меня. Против нас. Весь мир против!
На следующий день начинались новогодние каникулы, оставалось два дня до праздника. Мой подарок, на который я откладывал все карманные деньги и с завтрака четыре месяца, лежал в коробочке под подушкой, а получательница не выходила на связь. Я слонялся по двору сутки напролет. Один, истерзанный тоской и дурным предчувствием, смотрел на ее окна, но ни движения, ни света за все два дня за стеклом не промелькнуло, и их машина, всегда припаркованная под окнами, тоже пропала.
От тоски я даже пошел навестить Катьку, мне хотелось хоть с кем-то поговорить о ней, да хоть о чем-нибудь! Таким страшным оказалось мое тотальное одиночество. Выяснилось, что не только она, но и я сам оказался совсем один. Полная школа приятелей вроде Толика или Никиты и ни одного друга. Но у Катьки мне открыла бабушка и замахала на меня руками: уходи, уходи, нет ее. И сколько я ни объяснял, что я тот, кто привел ее домой, что я друг, все без толку. Страница Катьки в соцсети была удалена. Страница Альбины молчала, и пользователя не было онлайн уже двое суток.
Я ждал света в ее окне почти до самых курантов. Весь дом сиял огнями: в квартирах горели люстры, сверкали елки, до меня доносилась музыка, голоса и смех. А я сидел на вмерзших в сугроб качелях, продрогший насквозь, и пялился в ее пустые, темные окна. Ко мне выходил отец, пытался говорить, утешать, что-то внушать. Я не слушал. Выходила мама. Обнимала, согревала мой нос и холодные щеки поцелуями, плакала. Вынесла мне горячий чай в термосе. И только сестрица смогла до меня достучаться всего одной фразой. Я увидел, как она встает ногами на подоконник, чтобы дотянуться до форточки и что есть мочи орет:
– Лешка-а-а-а-а! Иди скорей, Алька звонит!
И меня словно из катапульты вынесло с качелей, я за десять секунд влетел на второй этаж и ворвался в квартиру, когда президент уже читал новогоднее поздравление, и выхватил трубку из ручонки сестры.
– Леш, – шептала она, – меня увезли к бабушке, на все каникулы. Я в Омске. Леш, с Новым годом. – Ее голос был потухшим, бесцветным, и у меня все заболело внутри.
Я сел на пол и, пока все кричали и чокались, говорил и говорил в трубку без остановки о том, как мне плохо без нее, как я был все эти дни, как люблю ее, как скучаю. Клялся, что нас не разлучат и никогда ее у меня не отнимут, обещал дождаться и всех победить.
Она слушала, иногда мне казалось, что плакала. Иногда шептала в ответ: я тоже, тоже. А потом звонок оборвался, и я молча ушел в свою комнату. Голодный, отчаявшийся, самый несчастный на свете. Упал и уснул в одежде поверх одеяла.
Все новогодние каникулы я бродил как во сне. Свои подарки под елкой даже не открыл, и мне сложили их на кровать. Позвонил тренеру, заехал к нему за ключом от зала и уезжал туда утром, домой возвращался только вечером. Ставил удары, крутил финты и падал до отупения. Раньше, когда ее увозили на лето, у нас была переписка, я знал, что она вернется осенью и все будет как прежде. Переключался, подрабатывал, читал, занимался капоэйрой, ходил на курсы программирования, готовился к ЕГЭ.
В этот раз все было иначе. Я знал, что как прежде уже не будет. Четыре года строгого режима до ее восемнадцати казались вечностью. И от осознания бесконечности мучений из меня словно воздух из шарика выходил. Иногда я приходил в зал и просто лежал на матах, предаваясь горестным мыслям. Знал бы я, что нас ждет… согласился бы удвоить.
Дня через три пришел тренер, увидел мое состояние, поднял на ноги и принялся гонять до изнеможения. Ставил меня на голову с согнутыми ногами и ходил вокруг.
– Баланс, Вольский, это должно стать принципом твоей жизни. Вокруг война, взрывы, бабы плачут, а внутри тебя око бури. Скорпион! Оп.
Я вытягивался, выполняя элемент, изгибал спину, уводя ноги назад, и старался не упасть.
– Баланс позволяет тебе действовать, – он брал мои ноги и загибал назад сильнее, и я, весь трясясь от напряжения и обливаясь потом, ловил равновесие, – это позволяет тебе выжить и спасти женщин. Достаточно.
Я снова поджимал ноги, и после скорпиона это казалось таким удобным положением!
– Если ты дал себя раскачать, дестабилизировать, не уравновесился внутри – ты упал, Вольский, и по тебе проехал танк. Твою страну завоевали, женщину взяли в рабство. Понял?
– Понял, – кряхтел я и, что неожиданно, понимал.
– В стойку на руках!
Я распрямлял руки.
– Внешний стимул – вне твоего контроля. – Он подошел и толкнул меня. Я покачнулся, переступил несколько раз руками, но удержался. – С какой стороны я зайду? – толчок сзади. – Когда последует удар? Ты не знаешь, Вольский! Вот твоя ответственность, – он схватил меня за ноги и заставил занять устойчивое положение, – контролировать внутренний баланс, который уравновесит любой удар извне. Даст тебе возможность устоять и ответить. Обратная доска. Быстро!
И я, уже стоя на руках, повторял скорпиона, трясясь от напряжения.
