– А я знаю её, – с теплом отозвался мальчик, – слышал когда-то давно.
Малец пел, одними губами, не издавая ни звука, закрыв глаза. Словно бы старался выпить песню до дна. Подснежник почувствовала, что, несмотря на поднятую ото сна вечернюю прохладу, вокруг становится всё теплее и теплее. Кажется, душа начала потихоньку оттаивать.
Когда струны зашлись в медленно угасающем огне, а остатки слов ушли через купол небосвода, воцарилась тишина. Её нарушал только слабый ветер, да эхо камней. Никто не мог поверить, что песня ушла, стихла, словно молодость. Тогда Малец встал и начал аплодировать. Тихо, робко, словно делал это в первый раз и боялся остаться один на один с тишиной. Но, как отважная маленькая птичка, продолжал лететь. Пока не услышал за собой хлопки больших белых крыльев.
Его подхватили, Подснежник стояла за ним и глухо хлопала ладошками, обёрнутыми в шерстяные рукавицы. За ней послышались другие, уже более уверенные, аплодисменты, затем ликование, крики одобрения, и вскоре вся улица зашлась в оперных овациях, словно каждый сейчас побывал на главном концерте в своей жизни.
Каждый из этих людей, даже самый несчастный, сейчас знал, что однажды может сказать: «Я был там…»
– Бежим! – весело крикнула девушка.
– Ага! – отозвался парень и схватил её за руку, – За мной!
Они рванули с места, оставив позади грубоватый бархат ликующих пешеходов. Вдоль набережной, удаляясь всё дальше и дальше от цивилизации. Сейчас Бродяги светились от счастья и переполняющей их храбрости. Их глаза были полны изумрудного природного азарта. Теперь они были готовы окунуться в сумеречный лес и узнать все его тайны. Ну, или хотя бы одну.
Парочка бежала в сторону изгиба реки, туда, где начинались неизведанные земли. Огромные здания, обшарпанные руины былого величия, закончились. Потом закончились и пышные особняки, что росли над водой. Начались развалины и запущенные крохотные рощицы. А странники всё никак не могли остановиться. Они старались обогнать приближающийся свет фонарей.
Вокруг становилось всё странней и странней. Ржавые остовы машин, вытаявшие из-под зимних курганов, жалобно провожали их взглядами. Где-то вдалеке шумела сова, распугивала чужаков, асфальт под ногами постепенно покрывался снегом. Мир впереди них был ещё более заброшенным, чем тот, что они оставили, однако, в этом и была вся его прелесть.
Их несло вперёд, меж грозных деревьев по едва протоптанным в снегу тропинкам. Без оглядки, без страха, их отвага пробивала им путь сквозь тьму. Потом Лес сомкнулся за их спинами, кажется, хотел испугать их, заставить повернуть обратно, вселить страх неизведанного. Но, на самом деле, спасал их от беспощадного холодного света, от липкого изведанного мира.
Совсем не зная о том, что его тусклый живой огонёк им куда дороже. Что они в своей стихии. И они не спешили ему об этом сообщать, потому что тогда волшебство его строгих сомкнутых ветвистых бровей пропадёт.
Лес густел, и, казалось, странники сбились с пути, но внезапно перед ними возник крутой обрыв. Он выскочил из-за деревьев, как замок с драконом, но это было…
– Это же…
Подснежник не могла поверить своим глазам.
Под ветвистой аркой деревьев дремало сокровище леса. Странники разбудили его своим шумом, и теперь оно с трудом разлепляло вечерние глаза. Но даже этого ленивого сонного взгляда хватило, чтобы дыхание ребят встало на полпути.
Это было зеркало, не из мёртвого стекла, но из живой ткани природы. Такое глубокое и красивое, что, казалось, в него можно шагнуть и идти до тех пор, пока не упрёшься сам в себя. Здесь не было границ, не было направлений. Здесь перепутались местами рваное далёкое небо и такая же гладкая медленная река.
Луна, вышедшая на горизонте до того, как ушло солнце, теперь глядела из реки на небо, а небо вторило ей такой точно такой же Луной, только совершенно другой, осенней. Они сливались друг с другом, как две рыбы из того восточного символа, только тот, в отличии от них, не мог передать всего, что хотел. А зеркало – могло.
Настоящую хаотичную гармонию.
– Каждый раз оно разное, – сказал мальчик.
– Что? – спросила Подснежник.
Она поняла, что никак не может оторвать от зеркала взгляд.
– Каждый раз, когда я прихожу сюда, оно глядит на меня по-разному, -ответил он, – Оно откликается на мои мысли. Что ты видишь сейчас?
– Огонь, – честно призналась девочка.
– А на душе?
И тут она поняла, почему не может закрыть глаза. Зеркало не сходилось во внутреннем равновесии, о нет. Вместо этого оно проникало внутрь того, кто пытается разгадать его загадку и образовывало равновесие с ним самим. Не забирало, не отдавало, просто сливалось, будто бы никогда не покидало тела. Оно всегда было внутри, с самого начала, только об этом не знал ни Бродяга, ни оно.
Тогда она закрыла глаза, и поняла, что теперь зеркало осталось с ней навсегда. Оно само будет меняться под неё, и нет больше никакой «её» и «его».
На душе каждого из странников сейчас был мир. Непричёсанный, искренний, какой бывает только после самой страшной войны, вечный её неразумный ребёнок.
Они стояли и стояли на краю обрыва, пока время не потерялось. А, когда нашлось, зеркало изменилось, накрылось тенью, почти сомкнуло веки.
– Пора, – сказал мальчик.
Он сжал её руку, будто сам не веря тому, что сейчас говорит.
– Нет, – прошептала Подснежник, – подожди немного.
Малец посмотрел на неё, как на голодного котёнка. Он чувствовал, как теплится её сердце, как тёплые волны омывают его тонкие пальцы. Как он может сейчас сказать «нет»? Как он может сломать об колено всё, что сегодня было?
Она подняла на него взгляд, посмотрела в его спокойные тёплые глаза. И не смогла сдержать улыбки.
– Пойдём.
Лес медленно шагал им навстречу, а на темнеющем небе показались первые звёзды. Один мир отходил ко сну, другой навсегда прощался с Бродягами. Они не знали об этом, но лес знал. Его деревья печально склонились над ребятами, а с серых веток капали слёзы ночной влаги. Сказка постепенно облачилась в траур сумрака.
Но парочка ничего этого не замечала, в их душах всё ещё бушевала дневная отвага. Даже когда они вырвались из леса наружу и встретились лицом к лицу с чёрной равниной, продуваемой дыханием зимнего ветра, жаркий огонь не покинул их сердец. Это было настоящее, полное жизни, пламя горна, опаляющее бороды и кующее железо. Такое просто так не загасишь.
Они шагали по городу, смешно переставляя ноги, и болтали обо всё на свете. А также обо всём том, чего на свете нет, и том, что должно в нём быть. И ничего не замечали, ни мёртвых глаз фонарей, ни мрачнеющего неба, наступающего им на пятки, ни чёрных зданий, изо всех сил старающихся их проглотить. Но, как невозможно съесть угли, так и мрак ночи не мог ничего поделать, а просто расходился от эти светящихся, звонко смеющихся детей.
