ни о чем, кроме очень важных вещей; и та сила женственности, о которой мы сейчас поговорим, лучше всего, вероятно, выражена в каком-нибудь пыльном старом сборнике стихов, написанном достойным человеком.
Восемнадцатый век считается периодом искусственности, по крайней мере, во внешних своих проявлениях, но тут нужно кое-что уточнить. В современной речи «искусственность» расплывчато означает какой-то обман, а восемнадцатый век был слишком искусственным, чтобы обмануть. Он культивировал то совершенное искусство, которое не скрывает, что оно искусство. Его мода и костюмы смело показывали естество, допуская искусственность, как в очевидном случае с пудрой, покрывающей все головы одним и тем же серебром. Было бы фантазией назвать это своеобразным смирением, скрывающим молодость, но, по крайней мере, в этом не было порочной гордыни, скрывающей старость. В соответствии с модой восемнадцатого века люди не притворялись молодыми, а соглашались быть старыми. То же самое и с наиболее причудливыми и неестественными их модами: люди становились странными, но не фальшивыми. Дама может быть или не быть такой румяной, как на портрете, но очевидно, что у нее не было от природы столько родинок, сколько мушек.
Я ввожу читателя в эту атмосферу более старых и откровенных фикций лишь для того, чтобы он с большим терпением отнесся к определенному элементу, очень распространенному в художественном оформлении и литературе той эпохи и двух предшествующих ей столетий. Об этом нужно упомянуть, потому что это как раз одна из тех вещей, которые кажутся поверхностными, как пудра, но в действительности имеют корни, как волосы.
Во всех старинных цветочных и пасторальных песнях о любви, особенно в песнях семнадцатого и восемнадцатого веков, вы найдете постоянный упрек женщине в холодности, непрекращающиеся избитые сравнения ее глаз с северными звездами, ее сердца со льдом и ее груди со снегом. Большинство из нас привыкло считать эти старые избитые фразы всего лишь чередой мертвых слов, чем-то вроде холодных обоев. И все же я думаю, что старые поэты-кавалеры, писавшие о холодности Хлои, придерживались психологической истины, которая сегодня отсутствует почти во всех реалистичных романах. Наши психологи-романтики постоянно изображают жен, которые наводят ужас на своих мужей, катаясь по полу, скрежеща зубами, разбрасывая мебель или отравляя кофе; все это основано на какой-то странной утвердившейся теории, будто женщины чрезвычайно эмоциональны. Но на самом деле старый холодный образ гораздо ближе к жизни. Большинство мужчин, если бы говорили искренне, согласились бы с тем, что самым ужасным качеством женщин в дружбе, флирте или браке будет не столько эмоциональность, сколько ее отсутствие.
Этот ужасный ледяной панцирь, возможно, служит необходимой защитой более хрупкого организма; но каким бы ни было психологическое объяснение, в самом факте не может быть сомнений. Инстинктивный крик гневной женщины – noli me tangere[132]. Я считаю это наиболее очевидным и в то же время наименее тривиальным примером фундаментального качества женской природы, которое в наше время понимается совершенно неверно как в заявлениях моралистов, так и в заявлениях аморалистов. Подходящее название этому – скромность, но поскольку мы живем в эпоху предрассудков и не должны называть вещи своими именами, мы уступим более современной номенклатуре и назовем это достоинством. Что бы это ни было, это как раз то, что тысячи поэтов и миллионы любовников называли холодностью Хлои. Это похоже на классику и противоположно гротеску. А поскольку мы говорим здесь в основном образами и символами, все это столь же хорошо обозначается тем простым фактом, что женщина носит юбку. Весьма типично для того неистового плагиата, который теперь повсюду называют эмансипацией, что совсем недавно для «продвинутых» женщин было обычным делом требовать права носить брюки – права столь же нелепого, как право носить накладной нос. Я не знаю, значительно ли расширится женская свобода, если носить по юбке на каждой ноге; возможно, турецкие женщины могут об этом кое-что рассказать. Но если западная женщина ходит, как бы волоча за собой завесы гарема, совершенно очевидно, что она влечет за собой дворец, а не тюрьму. Совершенно очевидно, что юбка означает женское достоинство, а не женское подчинение; это можно доказать простейшей проверкой. Ни один правитель не нацепит добровольно оковы раба; ни один судья не появится в одежде, помеченной тюремным номером. Но когда мужчины хотят покрасоваться в роли судей, священников или королей, они действительно облачаются в платья, в длинные стелющиеся мантии женского достоинства. Весь мир под каблуком, весь мир накрыт юбкой, ведь даже мужчины надевают юбки, чтобы править.
VI. Педант и дикарь
Итак, мы утверждаем, что женщина двумя сильными руками держит эти два столпа цивилизации, бережливость и достоинство, мы также утверждаем, что она не могла бы удержать ни того, ни другого, если бы не ее положение, своеобразное положение личного всемогущества, универсальности в малом масштабе. Первый элемент – бережливость, но не разрушительная бережливость скряги, а творческая бережливость крестьянина; второй элемент – достоинство, которое является выражением священной личности и частной жизни. Теперь я знаю вопрос, который резко, почти автоматически могут задать все, кто знает тривиальные уловки и извороты современной ссоры полов. Продвинутый человек сразу же начнет спорить о том, являются ли эти инстинкты врожденными и неизбежными для женщины, или же это предрассудки, порожденные ее историей и образованием. Но я не предлагаю обсуждать, можно ли воспитать женщину так, чтобы избавить от привычек бережливости и достоинства, и на то есть две веские причины. Во-первых, на этот вопрос невозможно найти ответ – вот почему современные люди так его любят. Исходя из характера проблемы, никак невозможно решить, были ли какие-либо особенности цивилизованного человека строго необходимы для развития цивилизации. Не очевидно, например, что даже привычка стоять прямо на двух ногах была непременным условием человеческого прогресса. А вдруг могла возникнуть четвероногая цивилизация, в которой городской джентльмен каждое утро надевал бы четыре сапога, чтобы идти в Сити. Или могла бы существовать цивилизация рептилий, в которой он бы полз к офису на животе, – нельзя утверждать, что у таких существ не мог развиться интеллект. Все, что мы можем утверждать, так то, что человек в своем нынешнем виде ходит прямо и что женщина порой бывает прямее самой прямоты.
И второй момент: в целом мы предпочитаем, чтобы женщины (и даже мужчины) ходили прямо, и потому не тратим большую часть своей драгоценной жизни на изобретение каких-либо других способов передвижения. Короче говоря, вторая причина, по которой я не стану размышлять, может ли женщина избавиться от этих особенностей, заключается в том, что я не хочу, чтобы она избавлялась от них, и
