они встречаются.
Вечером Черняев пришел. Молодые люди пили чай из сушеной моркови и разговаривали. Не о войне, не о фронте – просто так, о себе, о собственной жизни, о главном в ней.
Черняев был на себя не похож – так открыт. Он рассказывал о себе откровенно, как можно только перед смертью. Сказал, что в четырнадцать лет сильно увлекся теорией аэродинамики. В 1931 году он попал на лекцию Циолковского в Физико-химическом обществе и с тех пор ни о чем другом не мог думать. Страшно жалел, что не решился подойти к ученому.
– Представляешь, мы ведь могли познакомиться… Я бы позже мог и в Калугу к нему съездить, и о своих идеях рассказать…
Двигун тоже о себе рассказал – о туберкулезе, который есть у них в семье, о недавней смерти матери. После ее похорон Федя особенно остро стал переживать, что его не берут в армию. Вот и сейчас: Игоря взяли, а его нет. Он считал, что, несмотря на болезнь, мог бы пользу на фронте принести. Тогда еще туберкулез у него не перешел в открытую форму, это случится немного позже – толчок даст пеший и голодный переход беженца из Ворска в Б. Ослабленный болезнью организм не выдержит таких испытаний.
А тогда Федя был очень расстроен отказом в военкомате, принимая его за недоверие к непролетарскому происхождению. Как тогда, когда его не приняли в комсомол. Болезнь свою он чувствовал еще не сильно. Они говорили, совсем забыв про туберкулез Федора.
Игорю пришлось подробно рассказывать о Циолковском: оказалось, что Федя про Циолковского даже не слышал и все, что говорил Игорь об аэродинамике, было для него внове. Черняев сказал, что, когда сослали, лишь в первый момент остро переживал невозможность из-за политического обвинения продолжать учебу в университете.
– А потом, ты знаешь, я решил, что буду как Константин Эдуардович. Ведь он самостоятельно учился! Самоучка, можно сказать! И я решил так же. Я очень много работал уже здесь, в Ворске. И ты знаешь, мне кажется, я чего-то достиг. Я нашел, как осуществить некоторые мечты Циолковского. Это реально, хотя ты вряд ли поверишь. Это можно осуществить в реальности! Если бы я мог показать ученым…
И вот тут Черняев достал из сумки тетрадь.
– Возможно, эта тетрадка изменит мир! – сказал он.
Он обращался с ней как с величайшей ценностью. Дал Федору в руки – посмотреть.
Федя в формулах ничего не понял, однако проникся их важностью. Он пообещал, что сохранит тетрадь и, как только это станет возможным, отвезет в Москву, покажет ученым, специалистам по аэродинамике.
Все это рассказал Василию Павловичу Летуновскому умирающий ворский беженец Федя Двигун июльским днем 1942 года. Во флигельке было не слишком жарко – солнце уже переместилось за пределы узенького окна, дверь, занавешенная от мух марлей, была распахнута – для воздуха. Однако лицо Феди было покрыто каплями пота, к концу рассказа пот стекал на подушку малыми ручейками. Василий Павлович вытирал ручейки сложенным вчетверо полотенцем.
– Возьмите… эту тетрадь, – говорил, задыхаясь, больной. – Сохраните ее… В память об Игоре. Отдайте потом ученым в Москву… там разберутся. Он говорил… очень важное открытие. Я ему верю. Он необыкновенный… был. Вряд ли он жив. Я чувствую. Скоро мы с ним встретимся… И я расскажу, что с тетрадью все в порядке. Что вы передадите…
Хоронили Федора Двигуна втроем: отец Рафаил, Летуновский и Ольга.
На кладбище было тихо, жарко, деревья пахли банными вениками. Июль уже перешел на вторую половину, и листья кленов да ясеней большими запыленными лопастями покачивались над головами, не уменьшая жары. После отпевания постояли молча возле могилки, выпили по рюмке за помин души, закусив испеченным Ольгой блином с лебедой, и отправились по домам.
Шла война. Другие смерти были еще впереди.
Глава 24
Третий сон Александра Павловича
Немного перекусив у Саши, пошли к Шуре – отметить Сашин приезд уже по-настоящему. По дороге обсудили привезенные из Ворска новости. Потом, правда, обсудили еще раз – уже втроем, вместе с Машей.
Сидели на кухне, ели приготовленные Машей к приезду мужа голубцы и обсуждали. Поскольку выпили по рюмочке-другой за Шурино возвращение, а приличного вина в Б. было не купить и поневоле приходилось пить водку, обсуждение шло бурно.
– Тут все одно к одному складывается, – гудел Александр Первый. Действие выпитого проявлялось на нем меньше, чем на других: сказывался опыт, полученный в молодости, когда он воевал в разведке. – И все ведет к тому, что кикимора (условимся так называть) ищет тетрадь, которую Игорь Черняев оставил Федору Двигуну. Мы не знаем, что в тетради. Может оказаться что угодно – от схемы укрытия клада до схемы создания водородной бомбы. Поскольку нам неизвестно, за какого рода ценностью идет охота, мы не представляем себе личность охотника. Но мы уже знаем круг, в котором следует искать! Преступник где-то здесь, недалеко от нас, среди наших знакомых. Наибольшее подозрение у меня вызывает общежитие.
– Как?! – воскликнула Маша. – При чем тут общежитие?!
А Александр Второй с горечью согласился:
– Меня это чрезвычайно расстраивает, ведь там наши коллеги и друзья. Но это так, общежитие подозрительно. – И отпил водки из своей наполовину пустой рюмки.
– Кстати, – продолжил он, закусив простым хлебом, – подозрительной мне кажется и Тамара Козодаева. Во-первых, в ее дворе Сковородникова заметила кикимору; во-вторых, Павлов говорит, что она уж больно сильно испугалась обыска…
– Может, и подозрительно, но ведь это не доказательства, – возразила Маша. – Софье Мефодьевне кикимора могла померещиться со страху, а второй аргумент вообще несостоятелен: обыска любой испугается…
– Это так, – кивнул Шура. – Но ведь надо учесть и то, что она ближайшая соседка Ольги. Она и Федора Двигуна видела, помнить его должна. Все на ее глазах происходило. А не знает якобы ничего. Чего-то она недоговаривает… Я вот и про зятя ее думаю в этой связи… Я, признаться, совсем мало Геннадия Ивановича знаю, хотя живем и работаем рядом столько лет… А почему он защищаться не стал? Он ведь, кажется, учился в аспирантуре?
– Ну, тут дело простое… – улыбнулся Александр Второй. – Не защищаются по разным причинам. Но в данном случае по самой простой. Не потянул наш Геннадий, вот и все дела. Это б и ничего, не один он такой. Можно и без степени работать. Плохо то, что он из-за этого переживает. Денег, говорит, не хватает. Он машину мечтает купить. Кстати, теща ему помогает, как может, – все для них делает, для его семьи… Геннадий Иванович, в общем, нормальный. Спокойный такой. Если ты его подозреваешь, то вряд ли.
Засиделись поздно. Соргины хотели оставить Александра Николаевича ночевать, Маша уже пошла было за бельем, чтобы постелить
