– Да, я помыла посуду, – растерянно сказала Даша, – но я же не знала, что этого нельзя делать.
Ева схватилась руками за голову.
– Прости, я не знала, – повторила Гусева. – Не могу же я держать грязную посуду на столе. Еще, не дай бог, тараканы заведутся! И Алексей Михайлович, и Леонид Николаевич меня поддержали.
Ершова подошла к столу. Посреди чистой посуды стояла мытая литровая банка.
– Скажите, – обратилась к Еве Маргарита Захарова, – у кого это проблемы? К кому врачи пришли? Неужели к Степану?
На ее лице было написано мучительное волнение.
– Мы ему ничего о вас не говорили, – быстро сказала Ева Маргарите. – Да, он неважно себя чувствует. Но проблемы у него не на нервной почве и не из-за почек. Мы думаем, его отравили. Вареньем. Тем самым, которое было в этой банке!
Захарова охнула. Даша прижала руки к пышной груди. Брови Сичкарь поползли вверх.
– Вы шутите? – спросил из угла Белобородов. – Не может быть! Я тоже ел это варенье! Но я нормально себя чувствую.
Подошедший Копейкин нахмурился и с удивлением посмотрел сначала на банку, а потом на своих подчиненных.
– Вы много съели? – спросила Ева.
– Пару ложек, – ответил Алексей, подумав.
– А Степан сколько?
– Полбанки, – подсказала Сичкарь, – он, бедный, давился, морщился, но Маргарита на него так смотрела, что он уж постарался. Осилил много. И вот результат. А ведь у него почки слабые, не то что у вас, Алексей Михайлович.
Захарова, выйдя из ступора, кинулась к двери в лабораторию, но вовремя поставленная Евой подножка сбила ее с ног.
– Степа! – заголосила Маргарита, лежа на полу. – Я не виновата, я люблю тебя, Степа!
Дверь лаборатории отворилась, оттуда вышли два санитара с носилками. На них лежал Касьянов, на его лице была кислородная маска. Он мычал и беспокойно шевелил руками, словно хотел что-то сказать, но не мог.
– Степан, все будет хорошо, не нервничай, – сказал Рязанцев.
Руки его непроизвольно сжались в кулаки. Кто-то не только организовал похищение Юдина, но и отравил Касьянова! Невероятная, поразительная наглость! И это сделал кто-то из пятерых.
В отдел торопливо вошла Жанна в сопровождении химика и биолога.
– Что тут еще стряслось? – спросила женщина. – Отравление? Я не могу поверить!
– Я тоже, – искренне ответил Рязанцев. – Я тоже не могу поверить. Отрава была в этой вот банке.
Жанна подошла к вымытой посуде.
– Все, конечно, помыли, – хмыкнула она. – Никто и не сомневался. Но это не поможет, следы все равно остаются.
Полковник повернулся к Белобородову, Сичкарь, Копейкину, Захаровой и Гусевой.
– Вы все арестованы, – сказал он, – все пятеро! И в ваших же интересах признаться как можно быстрее. Я все равно узнаю правду, рано или поздно.
Сичкарь села на стул, на котором уже сидела час назад – до того, как Касьянову стало плохо. Четверо ее коллег находились в отделе под неусыпным наблюдением стражей порядка: спецназ под руководством Олега Склярова и наряд ОМОНа прибыли почти одновременно и не спускали с задержанных глаз. Полковник нервно ломал пальцы – в какой-то момент он подумал было, что похищение Юдина связано с банальной ревностью, но отравление Степана показало, что все гораздо серьезнее, чем казалось. И все равно, никакой логики в действиях преступника не просматривалось. Кто он? Что ему нужно? Зачем ему Вася? Чем помешал больной Касьянов?
– Если вы хотите знать правду, – звонко сказала Алена, выставив вперед свои большие зубы, – то это сделала Дашка. Я видела, как она что-то делала с вареньем. Это было еще вчера вечером! Я видела, как она туда лазила ложкой. Поди, подмешивала что-то!
– Расскажите, как это было. В подробностях, – попросил Чабрецов.
– Ну, я работала, чертила за столом, а Дашка крутилась у сейфа, что-то перекладывала, шуршала, я бросила туда взгляд, вижу – Гусева вынула банку, открыла и смотрит на нее. Мне это показалось странным. Потом она взяла ложку и поковыряла варенье. Больше я на нее не смотрела, мне чертеж надо было доделать, время поджимало. Но я думаю, – Алена подалась вперед, и ее большие зубы слегка клацнули, – что в засахаренное варенье просто так яд не насыпать, порошок сверху будет виден. Нужно обязательно перемешать, а оно же как каменное, сделать это непросто. Так что человек, перемешавший варенье, и есть отравитель!
Выражение лица ни у Чабрецова, ни у Рязанцева не изменилось, при этом они не могли не признать, что логика Алены безупречна. Без сомнения, она была умной девочкой.
– К тому же, – добавила Сичкарь, – никто лучше Дашки не знал, куда, когда и как ходит Юдин. Она все время была с ним вместе, но нападения почему-то происходили именно в те минуты, когда Дашки не было рядом! То она ушла с работы пораньше, то заглянула в магазин, то сидела в парикмахерской, то Василий один направился в туалет, то один – за печеньем. И каждый раз на него нападали. Это не случайно! А то, как она посуду бросилась мыть, вас не насторожило?
Ева обратила внимание, что лицо Алены, вполне цветущее и ухоженное, осунулось и приобрело землистый цвет. Вокруг глаз появились морщинки. Ершовой пришло в голову, что Сичкарь на самом деле старше, чем старается казаться.
– Я была влюблена в Васю, – сказала Алена. – И если вы подозреваете меня, то зря. Я никогда не причинила бы ему вреда. Меня зря арестовали. Это Дашка, я в десятый раз повторяю.
Сичкарь встала. Джинсовый пиджачок, еще недавно выглядевший свежим, помялся и потерял форму.
– Я рассказала все, что знала, – сказала девушка, – если вам еще что-то нужно, пожалуйста, спрашивайте, постараюсь ответить.
Сичкарь вышла.
Копейкин сел на стул и на мгновение задумался. Казалось, загадка интересует его не меньше, чем стражей порядка, сидевших в лаборатории.
– Я не знаю, что и сказать, – сказал он, – у меня нет никаких идей, кто и почему мог отравить Степана.
Профессор развел руками.
– И все же, – обратился к Копейкину Чабрецов, – расскажите о своих наблюдениях. Я понимаю, что вам неприятно быть стукачом, но в данном случае речь идет о жизни и смерти.
Копейкин откашлялся.
– Меня смутило, что Алексей Белобородов взял из банки с вареньем две маленькие ложечки и этим ограничился, – сказал профессор, – мне неприятно сексотить, но я вынужден это сказать. Обычно же Алексей Михайлович ест варенье так, что у него за ушами трещит. А сегодня он не проявил к варенью особого интереса. И это при том, что сушки были просто каменными. Опять же, мне неудобно оговаривать человека за его спиной. Но это единственное, что показалось мне странным.
– Вы сказали Даше, чтобы она помыла посуду?
– Я даже не знаю, – задумался профессор. – Гусева всегда моет посуду после чаепития. К тому же к ней стала приставать с какими-то расспросами Маргарита, а Даша, похоже, не хотела отвечать. У Захаровой, как вы знаете, совершенно не складывается личная жизнь, ей уже сорок, и она рада и такому поклоннику.
