отпечатки. Следы рук на пожаре, в общем, сохраняются. При косом свете фонарика их можно рассмотреть на гладких поверхностях, стекле или металле. Я выкрутил плафон лампы над столиком. Без помех осмотрел металлический выключатель под ней. Отпечатки были, но четкого ни одного, все вперемешку. Был смысл поискать в неочевидных местах, на внутренних поверхностях мебели. Каюту явно убирали не часто. Прекрасные отпечатки нашлись на внутренней поверхности столика и немного нечеткие – на его крышке, как если бы этот предмет мебели схватили, чтобы отодвинуть. За спинкой лавки следы рук тоже были, но полностью смазанные, как будто кто-то в перчатках решил прибраться здесь и стереть пыль. Такие же нашлись на толстой резной ножке диванчика. Непонятно пока, что это мне дает. Я и так знал, что Нанберги были здесь. Пока я возился, наверху начался стук и послышались шаги. Я выглянул, старпом все так же торчал на палубе.
– Скажите, вы говорите, что в каюту не заходили?
– Да, туда никто. Капитан дал ключ, я отомкнул, а дамочка зашла. Потом уж вроде и муж подошел. Я его мельком видел.
– А перед этим открывали каюту?
– Да вроде нет, не нужно было.
– Там убирали, ну, может, заходили, драили полы?
– Ну, иногда заходили конечно, порядок навести, то, другое, но чтобы часто – так нет. Ни к чему. Там же грязного груза не возим.
Он вдруг заорал, замахал руками. Я вышел из каюты и, задрав голову вверх, увидел ноги, чумазые лица, следом на палубу полетела бутылка.
– Оборванцы лезут! Шуганул. Ищут вещи. Растаскивают, не уследишь. Ручки с дверей поснимали. Народец. Эти, босота, что с них взять? А тащут ведь и обычные граждане, гоняем.
Я спустился к реке, вымыть руки от копоти. Вода остро пахла рыбой.
Потом, уже на пристани, разыскал кондуктора. Она отделалась ушибом и ожогом, поврежденная рука была забинтована. Здоровой она ловко раздавала розовые корешки билетов. Между делом рассказала мне, что контроль очень формальный. Много безбилетников. Она помнила Нанберга, но не была уверена. Вроде был высокий гражданин с женой.
– Ее вы рассмотрели?
– Дама, в шляпке как все, – она отвлеклась, проверяя билет. – Да, знаете, эта дама хорошо была одета. Но легко, не по погоде.
– А как она себя вела, может, они с мужем встретили тут знакомых?
– Ой, ну откуда же, я не помню, – она вдруг рассмеялась, – туфли! Вот их я запомнила. Я же им, пассажирам, не смотрю на лицо, все больше на билеты да под ноги, смотрю, куда ступить, толпа, вещи. Вот ее туфли я запомнила, замша, пряжки широкие. Но это, может, я и спутала уже. Народу много.
В который раз я пожалел о смекалистых свидетелях, которые помнят все до мельчайшей родинки и существуют только в воображении. С кондуктором мне скорее повезло, немногие бы запомнили и это. Хотя о родинках.
– Этот мужчина, который был с ней…
– Он уж после подоспел, она прошла, а потом он! Я к нему сунулась спросить за билет. Важный товарищ, сразу видно. При шляпе, в пальто. Кашне мотается. Махнул мне рукой, мол, билеты у жены. Я смотрю, она уже поднялась наверх. Но ведь билеты-то у нее были, я их проверила. Я и не стала его останавливать.
Позже я расспросил Петра, шофера Нанберга. Он рассказал, что привез Леона к пристани, где его должна была ждать Агнесса. Но как они садились на пароход, не видел. Нанберг попросил остановить автомобиль в начале спуска улицы и сказал, что хочет пройтись пешком. Расспросами я надеялся помочь Нанбергу восстановить картину этого дня, помочь его воспоминаниям. Приметы Агнессы Нанберг я оставил дежурному, вдруг кто-то из милиционеров наткнется на нее. Или на ее тело.
Ростовский базар
Свежий ветер катил за реку облака, пышные, как шарики медицинской ваты. Вторя звону трамвая, орали гуси и петухи. Их завели дальновидные горожане еще в Гражданскую, пожертвовав ради наспех сколоченных курятников астрами в палисадниках. Шел я без цели. Но, оказавшись неподалеку от базара, подумал, что надо бы взять что-то на обед. Я мог обедать в столовой для сотрудников УГРО, была льгота, выходило дешевле. Под зеркалом в комнате я держал перетянутую аптечной резинкой обидно толстую пачку бумаг с отметками вроде «…портсигар под № Д 111491 ссуда 70 руб.» – закладные из ломбарда. Чтобы не быть уж совсем в тягость моему доброму настройщику и изредка обедать – пришлось продать или заложить кое-что из вещей. Но что-то столовской бурды не хотелось. Из щелястого павильончика – шашлычной потянуло жареным салом и дымом. Ноги сами понесли меня ко входу в рынок. Обычно по пути сюда я старался избегать улицы, где жила семья следователя Курнатовского. Когда я только пришел в УГРО, то уговаривал его вернуться. В комнатах было сильно накурено, он никого не пускал к себе. Его жена только горестно махала рукой:
– Не дает входить. Сидит с утра. Собирает все газеты до одной, читает и ругается.
В наш последний разговор он с видом человека, готового сказать «а я вас предупреждал», подсунул мне заметку о налете.
– Видели? Это еще марципанчик! Подождите, не то будет.
– Будет, непременно. Вот и не хватает вас. Вы же знаете, почти нет опытных сотрудников.
Он отмахнулся.
– Как вы не поймете, Егор. Я теперь бывший. И все – бывшее. Я вот, Егор, думаю стихи начать писать на манер, к примеру, буржуазного поэта Бунина.
Я в бешенстве ушел. Через несколько месяцев Курнатовского зарезали в нескольких шагах от дома. Тело нашли только через сутки, его забросали дровами в сарае.
На этот раз я все-таки поднялся. Коротко, грустно мы поговорили с женой Курнатовского, Марьей Алексеевной. Я пытался помочь ей уехать, разыскать родных в Харькове.
– Я должна простить, Егор. А не могу. Сил не осталось. Как быть? Так и Отец мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца… Но не выходит от сердца.
Марья Алексеевна – дочь священника. Помочь ей простить я не мог. Пообещал еще раз отправить запрос ее родственникам в Харьков.
У желтых крашеных ворот базара на меня с ходу налетел разносчик чая и, как акробат изогнувшись, не только сумел удержать горячий чай, но и запел на ходу:
– Огненный, сладкий! Стакан 30 копеек!
Высоко на мешках и тюках сидят на телегах станичники. В мешках мука, в тюках поди угадай что. Выставлены кадушки с маслом, бидоны, бутыли. Это товар нужный, разлетится вмиг. Рядом ненужное. Старого фасона, уже не пригодится в новой жизни. Шелковые жилеты под фрак. Смятые
